И телом, и душой - Екатерина Владимирова

Он так и не зашел внутрь.

Не попросил позвать Лену, чтобы поговорить с ней. Чтобы обвинить ее!

Черт, ведь он имеет на это право! Сейчас, в это самое мгновение, когда на соседнем сиденье лежат доказательства ее обмана и ее неверности, у него было право злиться, кричать, требовать у нее…

И вдруг… неожиданными отрывками их прошлых разговоров в памяти всплывали ее слова… Жесткие, грубые, сказанные назло ему, такие редкие от нее слова обвинения и откровенности…

Вспомнилось все. Девять лет ада, как картина кисти мастера.

И в центре всего этого хаоса мыслей и воспоминаний… Он. В объятьях другой женщины.

Бессильно прижался горячим лбом к рулю и закрыл глаза.

Идиот!.. Дурак!.. Ничтожество!..

У нее было намного больше поводов для ревности, чем у него. Девять лет ада, пять из которых он изменял ей с другими женщинами. Она не сказала ни слова, молчала. Терпела, верила… или делала вид, что верит. Единственное, что она так и не сделала — это не поговорила с ним. То, чего он ждал от нее больше всего. Она не сказала ему ни единого слова, когда он ждал от нее целого града кричащих обвинений и угроз. А сейчас… колесо судьбы, когда-то запущенное им, мгновенно повернулось в другую сторону, направив на него всю мощь своей ярости и беспощадности. Разбив вдребезги иллюзии о прочности и вере.

Но он не будет молчать, как молчала она. Не станет. Он разберется во всем. Поговорит с ней!

Но он так и не выбрался из машины. Даже тогда, когда в широком окне, захваченном в плен мелкими змейками дождя, мелькнула ее статная фигурка, облаченная в белый рабочий костюм. Он стоял так близко, что видел, как она улыбнулась кому-то, а потом растворилась в зеркальных бликах оконного стекла.

Сердце забилось в груди так громко и так сильно, что ему казалось, он задохнется от избытка биений.

Он приподнялся с сиденья, хотел открыть дверцу и помчаться к ней. Прижать к себе или застыть, глядя в изумленные карие глаза, и читать на ее лице признаки правды или лжи. Просто поговорить. Сейчас, в эту самую минуту. Обвинить? Увериться в своих подозрениях? Заклеймить позором?…

Но не осмелился. Побоялся.

Он был не меньше виноват в том, что произошло. Разве своими многочисленными изменами не давал ей повода? Разве сам не подвел ее к той черте, за которую она ступила, едва появилась возможность? Он отпустил ее всего на миг, краткий миг неизбежности… И она сделала роковой шаг. Оступилась?…

Черт побери! Он не имеет права обвинять ее. Не имеет права… Или же это право дает ему статус мужа?!

Он верил… черт побери, он все еще верил в то, что это обман зрения, и все, что он видел… ложь, ошибка, недоразумение… Что угодно, кроме правды!

С гортанным криком откинулся на сиденье, сильно зажмурившись. Боролся с собой, с шумом дыхания, вырывающегося сквозь цепко сжатые губы, со своими чувствами, переполнявшими его, как заполненная до краев чаша с ядом, с громким сердцебиением и участившимся пульсом, с отчаяньем и желанием вырвать из груди раздирающую на части боль.

А через мгновение взревел мотор, и Максим, оставляя после себя поток серых брызг, рванул прочь.

Хотел набить морду Порошину. Даже руки сжались в кулаки при воспоминании о старом друге жены. Сдержался. Каким-то чудом сдержал себя от того, чтобы связываться с ним, хотя даже направил машину в сторону, где находился офис их партнера. Но, взвизгнув тормозами, повернул в противоположную сторону.

Он его почти ненавидел. Соперник. Появившийся ниоткуда и невольно ставший слишком значимым звеном в их с Леной жизни. Пиком их отношений, гранью, чертой, точкой невозврата, точкой отчета.

И у Максима было сотни причин для того, чтобы его ненавидеть. И он ненавидел.

Глядя на желтый конверт, лежащий на соседнем сиденье, его охватывала ярость, и он помутившимися глазами вглядывался в дорогу, мечтая лишь о том, как сильно он расквасит этому мерзавцу физиономию. Он уже почти ощущал удовлетворение от этого удара, разливающееся по телу тепло и волшебный экстаз. Но через минуту успокаивался, уговаривая себя, что это не решит проблемы, и хотя остудит на мгновение его пыл и усмирит гнев, ничего не изменит.

Он колесил по городу, пронзая движением дождь и ветер осени, много часов подряд, на работу приехал уже после трех. Марина тут же кинулась к нему с вопросами и какими-то бумагами, Петр, встретивший его в приемной, накинулся на него с упреками и увещеваниями. А Максим, молча, ни на кого не глядя, стеклянным взглядом прожигая пространство, без единого звука прошествовал к своему кабинету и с силой захлопнул дверь прямо перед носами следовавших за ним людей.

Петр и Марина изумленно переглянулись, не успев произнести и слова, и дверь вдруг резко раскрылась.

Потемневшие синие глаза начальника прожгли насквозь обоих.

— Ни с кем не соединять, никого не впускать, меня не было и не будет, — отчеканил Максим сквозь зубы.

Марина ошарашенно кивнула, прижимая к себе кипу каких-то бумаг.

— Эээ, а с тобой все в порядке?… — осмелился спросить Петр, обеспокоенно глядя на друга.

— Нет, — коротко бросил тот и стремительно захлопнул перед ним дверь своего кабинета.

Отбросил пиджак, расстегнул воротничок рубашки, тот стал отчаянно сдавливать горло, прошелся из одного угла в другой, выглянул в окно на проезжую часть. Постоял минуту, одной рукой удерживаясь о мокрое стекло. А затем стремительно преодолел расстояние от окна до шкафчика, дрожащими пальцами достал стакан и, налив желтоватой жидкости, осушил его одним большим глотком.

Время тянулось катастрофически медленно. Он сотни раз думал и передумывал, что ему делать и как поступить. Ругаться с Леной, кричать на нее и обвинять? А имеет ли он на это право после того, как и сам много раз оступался? Или поехать и набить морду Порошину, чтобы неповадно было уводить чужих жен?

Казалось, все те часы, что он сидел в кабинете, закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, или бродил по нему, меряя шагами комнату со стаканом виски в руке, он думал о том, что произошло. И мысли, надоедливым роем кружащиеся у него в голове, сводили с ума.

Он следил за медленным и скучным бегом стрелок часов, ожидая момента, когда подойдет к концу рабочий день жены, и радовался тому, что сможет, наконец, с ней поговорить.

Но долгожданная встреча с Леной невольно для него и совершенно неожиданно превратилась в пытку.

Она подбежала к нему, стуча каблучками модных сапожек, сияя улыбкой, счастливая и довольная, а ему вместо того, чтобы порадоваться этому, подивиться ее дивной красоте, хотелось едко осведомиться, не Порошин ли является причиной ее хорошего настроения.

Какая глупость! Какое редкое отклонение!..

Но кто сказал, что ревность не будит в нас безумие во всех его проявлениях?…

Он застыл на сиденье с мрачным лицом, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться. Отвернулся от нее.