Сказки старой Англии - Редьярд Киплинг

– А где вы познакомились с сэром Фрэнсисом Дрейком? – быстро спросил Дан, которому не нравилось, когда его причисляли к «детишкам».

– У нас в Порт-Рае, само собой, – ответил Саймон и, заметив удивленный взгляд мальчика, повторил: – Ну да, здесь неподалеку.

– Но как же так? – спросил Дан. – Ведь и в песенке поется: «Был девонширцем Фрэнсис Дрейк…»

– «И славным моряком», – подхватила Уна. – Не обижайтесь, пожалуйста, но тут, наверное, что-то не так.

Но Саймон Чейнис, похоже, все-таки обиделся. Он надулся и сердито запыхтел, не глядя на смеющегося Пака.

– Чушь! – взорвался он наконец. – Они вам еще не то наплетут, эти пустомели с запада. Пускай он даже родился где-то в ихнем Девоншире, но отец-то его сбежал из тех краев, когда Фрэнки был еще младенцем! Их там хотели убить, понятно? Вот старый пастор Дрейк и переселился в Чатем, и жили они на списанном судне, прямо в устье реки Медуэй. Там он и вырос, Фрэнки, в Чатеме, у самого моря, он и ходить-то учился на палубе! А Чатем – это Кент, ведь так? А Кент – он тут рядышком, на задворках, он, можно сказать, почти что Сассекс. И стало быть, Фрэнки – наш с вами земляк. Вот то-то, а вы говорите, из Девоншира! Тьфу! Они там, на западе, все охотники поудить рыбку с чужого бережка.

– Простите, пожалуйста, – сказал Дан. – Я не хотел.

– Ну-ну, не беда, вас просто ввели в заблуждение… Итак, я познакомился с Фрэнки у нас в порту, когда мой дядюшка, известный корабельщик, можно сказать, спихнул меня с верфи к нему на судно. Они как раз притащились из Чатема с двумя поломками: расколотым рулем и сломанной рукой у одного из матросов – кажись, у Муна.

«Возьмите на борт этого мальчишку, – проворчал дядюшка, – и отправьте его на дно! А я, так и быть, починю вам руль задаром».

– А почему ваш дядя хотел, чтобы вы утонули? – удивилась Уна.

– Да это он в шутку, вот вроде как господин Робин насчет отравы. Я в то время по глупости вбил себе в голову, будто корабли можно строить из железа. Вы только подумайте, железные корабли! Я смастерил себе такую игрушку из тонких стальных пластинок, и она держалась на воде – лучше некуда. Но мой дядюшка, всеми уважаемый корабельщик и вдобавок член магистрата – он хотел выбить из меня эту дурь, ну и отдал меня Фрэнки в подмастерья. А Фрэнки промышлял тогда на переправе.

– Что же он переправлял? – заинтересовался Дан.

– Не что, а кого. Несчастных голландцев с фламандцами перевозил потихоньку в Англию. Там у них людей сжигали почем зря, потому что королю испанскому пришла охота сделать из них папистов. Вот они и удирали в наши края, а Фрэнки им пособлял. Ох, и опасная была работенка! Прежний хозяин судна нипочем бы за нее не взялся, да только он уже помер, а корабль оставил Фрэнки в наследство.

Ну и натерпелись же мы на этой переправе! Рыщем, бывало, взад-вперед у голландского побережья, ночь – хоть глаз выколи, кругом одни мели, а чуть зазеваешься – плесь-плесь-плесь веслами – подкрадется в потемках испанский галиот… Фрэнки сам становился к румпелю, а Мун торчал на баке с фонарем под полой и таращился в темноту, не видать ли лодки с беглецами. И не успеют они подгрести поближе, мы их сразу хвать – и на борт: женщин, мужчин, детишек – кто попадется. И скорей назад, только ветер, как коршун, клекочет в снастях, а пассажиры наши в трюме возносят благодарственные молитвы, пока их, бедных, не затошнит…

Так прослужил я у Фрэнки около года, а людей мы переправили за это время не меньше сотни. Под конец Фрэнки уж так расхрабрился, что дальше некуда. Но и ловок он был на диво! Раз как-то в зимний шторм по дороге домой нас чуть было не перехватили. Испанский парусник несся прямо на нас курсом фордевинд, паля из всех носовых орудий. Фрэнки повернул к берегу и помчался во весь опор. Нас уже почти швырнуло на отмель, и тут он взял да и бросил якорь. Нам чуть нос не оторвало, зато развернуло против ветра, и мы сползли с песчаной косы, точно пьяница со скамейки в трактире. А испанец как завалился набок, так и остался лежать на песке, и его темное брюхо заносило снегом… Где ему было угнаться за Фрэнки!

– А команду спасли? – спросила Уна.

– Не знаю, нам было не до них. В трюме у нас плакал новорожденный младенчик, и его матери не терпелось добраться до постели. Мы пришвартовались в Дувре, и дело с концом.

– А сэр Фрэнсис Дрейк был доволен?

– Господь с вами, барышня, какой там сэр Фрэнсис! Да он был тогда почитай что безбородым парнишкой, стриженым, губастым и уж до того отчаянным! И этот сорвиголова и насмешник плавал по всем британским проливам, и командовал нами, и все наши жизни держал в руках, и любой из нас по его приказу тотчас прыгнул бы за борт, в самую черную ночь…

– А тогда зачем вы поднесли ему отраву? – не удержалась Уна, и Саймон потупился, как нашаливший мальчишка.

– Просто нашего кока ранило, вот Фрэнки и послал меня готовить пудинг. Я и так, и этак старался, а вышло какое-то месиво, и чем дольше оно варилось, тем меньше походило на пудинг… Мун откусил от своей доли, жует-жует, никак не прожует. Фрэнки тоже попробовал и – что было, то было! – взял меня за ухо, вывел на бак, и там они с Муном давай швырять в меня этот чертов пудинг, кусок за куском и всё с размаху, прямо в лицо!

И Саймон потер свою бородатую щеку.

«В другой раз, – говорит Фрэнки, – подавай мне уж сразу картечь, я хоть буду знать, что́ ем». Вот и все, а что касается отравы…

Но он не договорил, потому что дети громко смеялись.

– Ой, ну конечно, никакой отравы не было, – сказала наконец Уна. – И вообще, Саймон, вы нам ужасно нравитесь!

– Детишкам-то я всегда нравился, – вздохнул Саймон, смущенно улыбаясь, и вокруг его глаз – там, где не было бороды – лучами разбежались морщинки. – Они, бывало, всё распевали у нас за воротами: «Саймон-Саймон, простофиля…[8]».

– А сэр Фрэнсис вас не дразнил? – спросил Дан.

– Что вы! Он был настоящий джентльмен. Смеяться-то он смеялся – он всех подымал на смех – но обижать не обижал. И я любил его. Я полюбил его еще прежде, чем его узнала вся Англия, и прежде, чем королева Бет разбила ему сердце.

– Но ведь он тогда еще ничего особенного не совершил, правда? – вмешалась Уна. – И Армаду не победил, и вообще…

Саймон в ответ показал на глубокие борозды, оставленные на поляне громадным бревном.

– Вы еще скажите, что эти добрые сорок футов корабельного леса не воевали с ветрами и бурями от самого своего рождения. Ничего не совершил? Да за один только месяц на голландской переправе нашему Фрэнки выпадало больше опасностей и приключений, чем знаменитому сэру Фрэнсису за полгода! А на чем он выходил в море? На старой посудине для каботажных перевозок! Груда кое-как сбитых деревяшек да несколько саженей хлипкой веревки, и все это держалось на честном слове да на самом Фрэнки. И он не давал нам падать духом, мы все загорались от его огня, вроде как поленья в камине занимаются от сухой растопки… Такой уж он уродился: это по всему было видно.