Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

Солдаты полевых полков, рейтары лейб-гвардии Конного полка, гренадеры, четыре хора трубачей и литаврщиков шли в строю за быстро покрываемыми снегом санями. Маршалы и все лица, составлявшие депутации, были в длинных черных епанчах и такого же цвета шляпах и перчатках. Маршалы имели жезлы с гербами, увитые черным флером.

Плыли знамена и гербы над толпой. За областными гербами несен молодым капитаном флота «Адмиралтейский штандарт». За ним — знамя с государственным гербом из черной тафты, обшитое черною шелковою бахромою с таковыми же кистями.

За знаменами двумя певчими несены две хоругви, а за ними иподиаконом — крест. Затем шли певчие. За ними — черное духовенство.

За духовенством следовали придворные чины.

Процессия с самого выноса из дворца тела и во весь путь сопровождалась «ежеминутною» пушечною пальбою и вслед за нею ружейною при колокольном звоне во всех церквах города.

Из числа экипажей, бывших в процессии по распоряжению Печальной комиссии, пропущены были в Петропавловскую крепость: правительницы Анны Леопольдовны, герцога Антона-Ульриха, цесаревны Елизаветы Петровны, десять карет придворных лиц, составлявших свиту высочайших особ.

Императрицу отпевали епископы.

Во время богослужения курились благовонные свечи, и, по сигналам обер-церемониймейстера, произведена была троекратная пальба беглым огнем каждый раз из 101 пушки: по прочтении Евангелия, во время пения славника: «плачу и рыдаю» и при посыпании тела землею.

По окончании отпевания произнесено епископом псковским Стефаном надгробное слово, сочиненное архиепископом Амвросием.

— Сие есть естества нашего свойство, слышателю плачевный: всяк дражайшую, важную, богатую и любимую себе и всем полезную вещь потерявшие, весьма по оной печалится, жалеть и великою сердца болезнию сокрушается; а многократно бывает, что от внутреннего возбуждаемый сердоболию и плакать понуждается непрестанно, сея истины практика на нас самих ныне исполняется. О сынове Российские! Когда всяк сему печальному действию присутствуя не без печали обретается, всяк слез исполненный, воздыхает, плачет и сетующего пророка Иеремии глас произносит: «Кто даст главе моей воду и очима моима — источник слез, да плачу день и ночь». По ком же великое рыдание? Чего ради плач непрестанный и неутолимый? По общей всех матери нашей, по дражайшей над царские порфиры, над драгоценные виссоны и неоцененные сокровища обладательницы нашей. Всемилостивейшая Государыня наша, Анна Иоанновна, Императрица и самодержица Всероссийская, веры православныя бодрая защитница, обидимых прибежище, странных и бедных пристанище, беззаступных покровительница, сирот и вдов почитательница, монастырям и церквам убогим милостыни прещедрая подательница, плачущих скорое утешение, нечаянно преставися. Оставя нас, отыде в горняю к Отцу Небесному обитель. О вести печальнейшие!..

По окончании обряда погребения высочайшие особы со свитою удалились из собора.

Предание земле назначено было на 15 января 1741 года.

Вряд ли думал фельдмаршал Миних, что болезнь, скрутившая в одночасье, не позволит ему поклониться праху императрицы в последний раз. Более того, выздоровев после тяжкой болезни, он с ужасом узнает, что практически удален от дел. Указом от 28 января 1741 года решение дел, вступающих в Кабинет, было распределено между министрами так: Миниху — вся военная часть, крепости, артиллерия и инженеры, Кадетский корпус и Ладожский канал, Остерману — иностранные дела, Адмиралтейство, флот, Черкасскому и Головкину — внутренние дела по Сенату.

Почувствовав, что упускает власть, Миних предпримет последнюю попытку: попросит отставки в марте у Анны Леопольдовны и, к чрезвычайному изумлению своему, получит ее. Остерман и Линар с Боттой одержат верх. Интересы Австрии возьмут верх в петербургском правительстве.

Франции останется только энергически ускорять события.

Принцесса Елизавета и ее личный врач Лесток — вот кто более всего интересовал теперь маркиза де ла Шетарди.

За год с небольшим он успел приглядеться к цесаревне. Не на одном придворном празднестве их пара открывала бал.

Елизавете Петровне было 32 года. Дочь царя Петра и Марты Самуиловны Скавронской была воистину красавица. Высокого роста, чрезвычайно живая. В обращении ее много ума и приятности. Она хорошо сознавала, что мужчины к ней неравнодушны, и глаза ее вспыхивали пламенем игривым во время беседы с ними. А удивительно стройная ее фигура, шея необычайной белизны:.. Было, было от чего закружиться голове. Она хорошо танцевала и ездила верхом без малейшего страха.

Маркиз де ла Шетарди знал — у цесаревны двое детей. Соотечественник его Дюкло в своих мемуарах заметит, что «Елизавету побудило вступить на престол только желанию свободно предаваться удовольствиям…». (В скобках заметим, редактор русского перевода мемуаров к приведенным словам сделает свое примечание: «Елизавета имела 8 детей, из которых ни одного не признала и которых одна из ее фавориток, итальянка Жуанна, приняла на свой счет».)

Она любила потолкаться в девичьей, сама наряжала прислугу к венцу и любила смотреть в дверную щелочку, как веселится дворня. Ласковая в обращении, из-за пустяка приходила в неистовство и бранилась резко, не разбирая, кто пред нею — мужчина или женщина.

Молясь в домашней церкви долго, неистово, по временам прерывала молитву, дабы подойти к зеркалу и лишний раз полюбоваться на свои «приятности». От вечерни мчалась на бал.

Родилась она вне брака. Едва немного подросла, ее сдали на руки француженке-гувернантке госпоже Латур, дабы научить отлично говорить по-французски и великолепно танцевать менуэт.

В селе Измайлово, где прошли ее детские годы, как бы сталкивались старая и новая Русь. На одном конце села жила вдова царя Иоанна Алексеевича Прасковья со своими дочерьми Екатериной и Анной, державшаяся строгих старомосковских правил и чтившая заповеди Домостроя, а на другом конце, в новых правилах, воспитывалась Елизавета Петровна. Из спальни ее несся смех, не умолкала французская речь. Надзора за дочерью Петра практически не было и, надо думать, влияние госпожи Латур было далеко не безвредным. Гувернантка была склонна к авантюризму и весьма сластолюбива.

Елизавете не было и тринадцати, когда Петр, в торжественной обстановке, обрезал ей крылышки. Тогда, в те далекие годы, девочки знатных домов носили в качестве символа ангельской невинности маленькие белые крылышки на платьях. Государыня цесаревна «Елизавет Петровна» была объявлена совершеннолетней.

Она могла считать себя настоящей принцессой на выданье. Прекрасная танцовщица, любительница музыки (надо сказать, даже кваканье лягушек вызывало у нее интерес, она находила в нем мелодичность), хорошо владеющая итальянским, немецким и французским языками, кои преподавали ей графиня Маньяни, учитель Глюк и виконтесса Латур ла Нуа, Елизавета должна была дожидаться хорошего жениха.

Государь намеревался выдать ее за одногодка дочери — французского короля Людовика XV. Велись переговоры чрез французского посла Кампредона. Но Версаль смущало происхождение принцессы, родившейся от «подлой» женщины. А вскоре оттуда пришла весть, что правительство регента герцога Орлеанского избрало невестой Людовику инфанту испанскую. Петр не оставлял мысли породниться с Версалем. Он все более останавливал теперь взор свой на сыне регента, герцоге Шартрском, неженатом молодом человеке. Если бы брак удался, Россия помогла бы герцогу взойти на польский престол и тогда, по мысли царя, три страны, связанные тесными узами крови, могли бы действовать заодно. Преследовал русский правитель и еще одну, тайную, мысль: король Людовик XV слаб здоровьем, и в случае кончины его, умри он бездетным, вероятным кандидатом на французский престол становился бы герцог Шартрский.