Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом - Артем Драбкин

Это был выдающийся летчик.

– Герой Советского Союза Удальцов?

– Один товарищ пригласил меня в Тбилиси. Я сажусь на самолет, выходит стюардесса и говорит:

– Товарищи пассажиры, самолет выполняет рейс Москва – Тбилиси. Командир экипажа – летчик первого класса, Герой Советского Союза товарищ Удальцов.

Я подзываю ее, говорю:

– Скажите этому Удальцову, что я на борту.

Она пошла. Выходит Ефим:

– Привет! Давай иди в кабину, садись за правый руль. Я буду рулевой, а ты будешь тоже управлять, и летим на Кавказ.

Мы вместе учились, когда под Самарой были сильные морозы. Мы там летали в училище. А я был старшиной отряда курсантов. Подбегает ко мне после полетов курсант Удальцов и говорит:

– Старшина, смотри, у меня слетели перчатки и вот, – забинтованные руки – обморозил руки, я пошел в лазарет, а женщина-врач говорит: «Плохо, у вас тут омертвели кости, придется отрезать три пальца».

– Но тут, – говорит Удальцов, – подходит ко мне нянечка и говорит: «Сыночек, эта ведьма тебе отрежет пальцы, а у меня есть настойка на травах. Руку надо каждый день перевязывать, мочить и менять каждые три часа, чтобы свежий настой был. И если бы ты отпросился на три дня, я бы тебя вылечила, спасла пальцы».

Я говорю:

– Иди.

А командиру эскадрильи капитану Николаеву не доложил. Через два дня обнаружили, что Удальцов в самоволке. Если трое суток отсутствуешь, это уже дезертирство. Меня сняли со старшины, правда, втихаря. А Ефим приходит, пальцы нормальные, только белые все. Пальцы не отрезали. Вот такая штука. Он мне был благодарен. Прилетели к нему в Тбилиси. Я там побыл несколько дней.

Прошло время, вдруг звонит мне его сын Володька:

– Дядя Леша, папа погиб.

Его жена прилетала разбираться, ночевала у меня. Оказывается, ночью он прилетает, садится на свой аэродром. А ему говорят:

– Садись на второй во Внуково.

Он на второй, а там говорят:

– Уходи на второй круг, потому что надо дать приземлиться сначала иностранцу.

Ночь, снег идет, метель. Ну, он ушел на второй круг. Какой-то дурак в конце аэродрома поставил ящик с песком, на случай пожара. Ему дали команду «уходи на второй круг» уже тогда, когда он приземлялся, возле земли. Ну, он дал мотор, а моторы разные, и самолет чуть наклонился. Если бы он чуть выше был, он не задел бы крылом за ящик с песком. Чуть-чуть, и все. Все остались живы, по-моему, кроме него. И еще стюардесса поломала позвоночник. Она стояла, а все сидели.

А какой летчик был! Он был в плену, бежал из плена… Он мне про это рассказывал…[33]

– Про Суслина что можете сказать?

– Про командира 35-го полка Суслина Ивана Федоровича я хочу вот что рассказать.

Залетаем мы на Синявинские высоты. Там все ветки сосен сбиты снарядами, и стволы как столбы стоят. И мы между ними крутимся. Прилетели домой. Я ему докладываю, что оружие нормально работало, материальная часть тоже. Он говорит:

– Ты хорошо держался. Молодец.

Без всяких эмоций – «хорошо, нормально». Суслин серьезный был, по выражению лица ни о чем не догадаешься. Тут подходит техник:

– Товарищ майор, в вашем фюзеляже застряла мина.

– Как это застряла?

– Мина пробила деревянный фюзеляж, а стабилизатор торчит наружу.

Фюзеляж был деревянный – спрессованная древесина. Самолет оттащили подальше от стоянки – вдруг взорвется. Вырезать начинают. А вырезали у многих самолетов повреждения часто – штурмовикам здорово перепадало. Один старый самолет летал, наверное, с начала войны, весь был в заплатах. Невооруженным взглядом видно, что пропилено, приклеено, прибито. А тут – мина торчит…

Ну а как написать о том, что я любил командира? Он меня уважал, но где-то и «зажимал». И я знаю, что он был несправедлив к другому моему ведомому, у которого было сто семнадцать вылетов. А ведь после ста вылетов посылали на звание Героя. Он в Ленинграде жил, я посетил этого прекрасного летчика, у него был рак, он еле ходил. Посидели с ним, поговорили, вспомнили. Он был обижен на начальство. Я уехал, а через четыре дня он умер…

Кстати, другому ведомому, у которого было пять орденов Красного Знамени, я один орден нашел. В пыли нашел, возле пивного ларька. Увидел и подобрал. Он приходит ко мне в конце дня:

– Батя, а я потерял орден, отцепился от планки…

Я говорю:

– Ну а что ты хочешь от меня?

– Ну, понимаешь, ну орден…

– Хорошо. Стой смирно и закрывай глаза. Так, а теперь слушай внимательно волшебные слова: «Ахалай-махалай, ахалай-махалай». Ты честно со мной заработал этот орден, значит, теперь я должен тебе его вернуть. «Ахалай-махалай, ахалай-махалай». Открывай глаза, на тебе орден!

Он, когда потерял орден, не пьяный был, пиво просто пили, а орден отцепился. Вот не везло парню… Он потом на Дону на лодке плавал, наклонился, орден опять отцепился, упал в воду, не нашли. Пять орденов – это редкость. Один он получил за то, что сбил нарушителя границы в «холодную войну».

Я родился 28 марта 1923 года в селе Синьково Раменского района, что на Ново-Рязанском шоссе, на бугре за Москвой-рекой. Село было большое: церковь, школа, большая больница, я там 49 дней пролежал со скарлатиной. Недавно мы ездили туда, в Синьково, – я его не узнал. Оно раньше было буквой «Г», а сейчас там понастроили! В 60-х годах не было никаких изменений; приехал, узнал свою деревню. А сейчас приехал – не узнал. Школы нет, церковь не работает, больницу ликвидировали – одни коттеджи стоят.

Мой отец был ювелиром, 14 лет в ювелирных мастерских проработал. В 1932 году он переехал сюда. Нас в семье было четверо детей. Мне – 7 лет, остальным 5 лет, 3 года и один год. В 30-х годах отца заставляли идти в колхоз. Он говорит: «Как же я пойду в колхоз, когда я даже не знаю, как запрягать, я же ювелир». Пришли, забрали из подпола картошку, мы с сестрой ходили по миру. Отец продал дом и уехал в Перово, тогда это уже был город. Жили в маленькой комнатушке, спали на полу, «черняшку» кушали. В те года был голод. Целый день стоишь в очереди, пока не получишь «черняшку».