Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

снег лежал поверху белым пушистым воротником.

— Это хуже, — сказал Коробейник.

Остановил машину и вышел.

На просеке снег закрывал ему половину сапог. Но когда шофер попытался обойти березу, то сразу провалился по колено. Лицо его сделалось еще более хмурым, чем обычно. Он покачал головой. Снял рукавицу, запустил руку в снег, ощупывая скрытую под снегом землю. Потом вытер руку о ватник. Вернулся к машине.

— Можем застрять.

Полковник Матвеев повернулся к журналистам:

— Давайте пройдем пешком. Здесь метров триста-четыреста.

— Рискнем, — сказал Кутузов.

Открыл дверку и ступил в снег…

Дом лесника они увидели под сопкой. Мезонин, четыре окна. Забор, подпертый сугробами. Возле калитки и до самого порога снег разбросан в стороны.

— Ребята, нам повезло, — объявил полковник Матвеев. Он шел первым. — Банька топится.

Действительно, в глубине двора меж соснами виднелось неказистое деревянное строение, и над трубой там клубился дым. Впрочем, дым поднимался и над крышей дома.

Громадный рыжевато-коричневый пес, скорее всего из породы московской сторожевой, показался на крыльце, с лаем спустился по ступенькам.

— Пират! — крикнул полковник Матвеев. — Свои.

Пес остановился, еще раза три подал голос и замолчал. Из бани на лай собаки вышел бородатый мужчина в выгоревшем солдатском ватнике, наброшенном на плечи. Шапка на его голове тоже была солдатская, со следом звездочки на меху. Он наклонил голову к левому плечу и смотрел сощурясь.

— Лаврентий! — сказал полковник Матвеев. — Принимай гостей.

Лаврентий изобразил на лице радость. И поспешил к остановившимся возле собаки офицерам.

— Добрый день! — сказал он, пожимая руки. — А у меня сердце с утра чувствовало, что сегодня кто-нибудь да уважит меня. Вот и баньку протопил. Свеженькая.

— Ну и отлично, — похвалил полковник Матвеев. — Знакомься. Гости из Москвы. Журналисты. Полковник Кутузов. А это брат мой родной — Игорь.

— Проходите в дом. Пожалуйста, проходите.

В доме лесничего Игорь ожидал увидеть деревянные лавки, закопченные стены, чугунки, оленьи рога, шкуры животных. Увидел же только последнее — шкуру медведя, которая лежала на тахте. А так это был самый нормальный дом с современной мебелью, стены оклеены веселыми обоями, на столе транзисторный радиоприемник «Спидола». Печка изразцовая, лилово-желтая.

— Все это есть у него во флигеле. При бане, — пояснил полковник Матвеев. — Потом посмотрите.

— Раздевайтесь, дорогие гости! Раздевайтесь! — суетился Лаврентий. — Завтрак у меня готов. Лосятина в грибной подливе.

— Это хорошо, — сказал Кутузов, стаскивая перчатки. — Крякин горько пожалеет, что не поехал с нами.

— Крякин нигде не пропадет, — возразил Игорь.

— Одно дело не пропасть, другое — вкусно позавтракать. — Кутузов снял шинель и повесил ее на вешалку.

Матвеев сказал Лаврентию:

— Я завтракать не останусь, времени нет. Значит, о чем я тебя попрошу. Покорми их, пусть попарятся. А перед обедом я пришлю за ними машину. Ночевать они, видимо, к тебе вернутся. У меня там негде. Договорились?

— Все будет сделано отменным образом, Петр Петрович, — заверил Лаврентий. — Только и вам, — он кивнул на окно, — лучше здесь метель переждать.

— Шофер в машине.

Полковник Матвеев направился к двери. Игорь остановил его:

— Мне нужен прапорщик. Толковый, с фронтовой биографией и разговорчивый, чтобы я мог о нем очерк написать.

— Есть такой прапорщик, толковый, с фронтовой биографией и разговорчивый. Фамилия его Ерофеенко. Сегодня же познакомлю. А вас, Василий Дмитриевич, — Матвеев повернулся к Кутузову, — какие вопросы интересуют?

— Вопросы быта в полевых условиях.

— Ясно. Весь быт будет перед вами. Увидите собственными глазами. До встречи.

— Петр Петрович, — сказал Лаврентий, — Пират вас проводит.

— Спасибо, — полковник улыбнулся.

…Вместе с Пиратом Матвеев быстро добрался до «газика». Погладив собаку, он сел в машину. Снова началась метель, но ехать было можно.

Минут через двадцать они увидели штабные машины, укутанные в снег. На посту теперь стоял другой часовой, а не тот парень из Кишинева.

В штабной машине Матвеева ожидали и начальник штаба Пшеничный, и командир батальона Хазов.

Они встали, когда вошел командир полка. У Хазова было бледное, взволнованное лицо. Пшеничный, наоборот, был красным, как догадался Матвеев, от злости.

— Товарищ полковник, у меня в первой роте ЧП.

— В чем дело?

— Старшина Ерофеенко с шестью солдатами ушел за завтраком. И они не вернулись.

— Как не вернулись?! — удивился Матвеев.

— Мы по рации запросили пищеблок. Нам ответили, что они были, получили пищу. И ушли два часа назад, — пояснил Пшеничный.

— Сколько времени требуется в один конец?

— Максимум тридцать минут, — ответил Пшеничный.

— Подполковник Хазов, немедленно организуйте поиски.

6

— Я никогда не мечтала стать артисткой, — призналась Жанна.

— Ты жила в городе, — сказала Лиля. — Это совсем другое. Разные люди. Значит, разные профессии. А гарнизон, какие тут профессии: солдат, сержант, офицер. А из женских — прачка да продавщица. Раз в неделю кино. А на экране хорошенькие девочки. Солдаты о них мечтают по-своему. А я по-своему. Мне ведь тоже говорили, что я хорошенькая. Я верила.

— Ты действительно хорошенькая. Я бы даже сказала — современно красивая…

— Современно?

— Да. Классическая красота, она иная. Но, как говорится, у каждого времени свои песни…

7

— В чем отличие творческого труда от труда физического? — говорил Василий Дмитриевич Кутузов. Они сидели в предбаннике, пахнущем сосной и березой, завернутые в банные полотенца. Пили квас, настоянный на хрене, которым угостил их приветливый хозяин.

— Есть еще морс клюквенный, — сказал Лаврентий.

— Потом, потом, — махнул рукой Василий Дмитриевич. — Квас тоже очень хорош… Так вот, я далек от химеры противопоставления одного труда другому. Дело совсем не в этом. Я имею в виду особенности. А правильнее сказать, основную особенность, различающую два этих вида. Физический труд нормированный. Другое дело — норма может быть разная: маленькая, средняя, большая. Человек может сделать сто гаек, пятьсот или тысячу. Но, сделав их, он на данный отрезок времени закончил свой труд. Он может вернуться домой, есть, пить, спать с женщиной или смотреть телевизор. Но работа его осталась за стенами. Творческий же труд ненормированный. Идет ли творческий человек по улице, бреется, завтракает или ужинает. Вполне возможно, что именно и в этот момент он работает. Я среди ночи просыпаюсь и размышляю над своим романом. Вот мы на полке́ парились. Казалось, не самое подходящее место для творчества. А я материал в уме перебирал, который мы с тобой за эти дни увидели. Композиционно его выстраивал. Иными словами, я не только парился, но работал.

На лице Игоря, розовом и довольном, выступили капельки пота. Он маленькими глотками отхлебывал холодный квас. И, слушая Кутузова, время от времени кивал, словно соглашаясь с каждым его словом. Однако, когда Василий Дмитриевич замолчал, Игорь сразу спросил:

— Ну а если слесарь, который делает гайки, придя домой, размышляет, как сделать эту гайку лучше, надежнее, экономичнее? Как сделать