Виртуальная история: альтернативы и предположения - Ниал Фергюсон

В 1930-х в Британии не было недостатка в людях, которые рассматривали британский компромисс с Гитлером в позитивном ключе, а порой и вовсе относились к нему с энтузиазмом. Эти настроения разделяли не одни безумные отщепенцы-антисемиты вроде Уильяма Джойса (“Лорда Хо-Хо”), Генри Гамильтона Бимиша и Арнольда Лиза, часть из которых во время войны перешла на сторону Германии. Как известно, существовал также Британский союз фашистов сэра Освальда Мосли, некогда любимца Лейбористской партии, последовавшего за Муссолини по фашистскому пути. Но были и другие, менее радикальные германофилы. Были империалисты, считавшие, что Германия не угрожает империи, консерваторы и католики, которые видели в Германии бастион, защищающий от атеистического российского большевизма, газетные магнаты, восторгавшиеся риторикой диктаторов, и бизнесмены, ценившие политику умиротворения, поскольку она шла на пользу торговле[810]. Возможно, любопытнее всего, что прогерманские, а порой и пронацистские симпатии были характерны для значительной части британской аристократии. К примеру, в первые месяцы своей работы послом в Лондоне Риббентроп завоевал симпатии ряда англо-германских аристократов вроде графа Атлона, германофилов вроде лорда Лотиана и социалистов вроде леди Кунард. Лотиан вполне характерно называл нацистский антисемитизм “по большей части рефлекторным ответом на внешние преследования, которым немцы подверглись после войны”. Подобным образом, когда лорд Дерби услышал о планах Геринга посетить Британию, он пригласил его остановиться в Ноузли-Холле и посмотреть “Гранд Нэшнл”. При встрече Гитлер также произвел положительное впечатление на маркиза Лондондерри, лорда Аллена из Хертвуда и лорда Стампа[811].

В частности, существенный вклад в англо-германское сближение мог бы внести один очень благородный англичанин, если бы он только не отказался от своего влиятельного положения ради любви – или ради викторианских представлений премьер-министра Стэнли Болдуина об отношении общества к разводам. Король Эдуард VIII не только любил миссис Симпсон, но и восхищался Гитлером. О его “прогитлеровских” симпатиях авторитетно заявляли, еще пока он был принцем Уэльским, утверждая, что он провозгласил: “Не в нашей компетенции вмешиваться во внутренние дела Германии хоть по еврейскому, хоть по какому-либо другому вопросу… Диктаторы в эти дни весьма популярны, и вскоре мы можем пожелать появления диктатора в Англии”. В 1935 г. его отцу Георгу V пришлось упрекнуть его за исключительно прогерманскую речь. Годом позже Эдуард унаследовал престол и почти сразу попытался убедить министра иностранных дел Энтони Идена не противостоять германской ремилитаризации Рейнской области. В ответ на обращение германского посла он “отправил за премьер-министром” – Болдуином – и, согласно одной версии, “поделился с ним своими соображениями. Я сказал старику, что отрекусь от престола, если он пойдет на войну. Последовала жуткая сцена. Но волноваться не стоит. Войны не будет”. Когда послом стал Риббентроп, германское посольство также принялось обрабатывать миссис Симпсон[812].

Что, если бы Стэнли Болдуин не вынудил Эдуарда отречься от престола? Были и другие варианты: к примеру, морганатический брак, предложенный газетным магнатом Бивербруком, позволил бы миссис Симпсон выйти замуж за Эдуарда, не получая официального статуса члена королевской семьи. Кроме того, он мог пожертвовать любовью ради престола. Этот вопрос может показаться не относящимся к истории Второй мировой войны, однако он весьма важен, поскольку король сыграл ключевую роль в мае 1940 г., когда Чемберлен оказался поруган в Палате общин после фиаско в Норвегии. Брат Эдуарда Георг VI, который без особой охоты сменил его на престоле, был ревностным сторонником политики умиротворения, не желавшим отставки Чемберлена и предпочитавшим Галифакса Черчиллю в качестве его преемника. Однако в итоге он скрепя сердце принял решение Галифакса отойти в сторону. Можно ли считать, что Эдуард VIII поступил бы иначе? Возможно, он был бы более расположен к Черчиллю, который самоотверженно встал на его защиту во время кризиса, закончившегося отречением монарха. Но в свете вероятной войны с Германией его прогерманские симпатии вполне могли сыграть более значительную роль.

Дело в том, что возможность сохранения мирных отношений с Германией не исчезла после объявления войны из-за Польши в сентябре 1939 г. Встревоженный британским объявлением войны, Гитлер сказал Розенбергу, что “не может понять”, чего “на самом деле добивается” Чемберлен. “Даже если Англия добьется победы, – заметил он, – истинными победителями станут Соединенные Штаты, Япония и Россия”[813]. В связи с этим 6 октября он обновил свое предложение мира, но Чемберлен снова отмахнулся от него. Однако даже в 1940 г. Министерство пропаганды Геббельса продолжало настаивать на этой идее: “Рано или поздно необходимо будет привлечь расово ценные германские элементы в Британии, чтобы они присоединились к Германии в грядущей вековой борьбе белой расы с желтой или германской расы с большевизмом”[814]. В мае 1940 г. Гитлер сказал, что хочет “прощупать Англию по вопросу о разделении мира”. Через месяц он заявил о возможности заключения “разумного мирного соглашения” с Британией. Снова и снова Гитлер выражал сожаление, что воюет с Британией, поскольку (по словам Риббентропа) он сомневался “в целесообразности уничтожения Британской империи”[815]. Как он сказал Гальдеру в июле, за шесть дней до последнего предложения мира, ему “не нравилась” война с Британией: “Причина в том, что если мы сокрушим английскую военную мощь, Британская империя падет. Это ничего не даст Германии… [но] окажется на руку только Японии, Америке и другим”[816].

В последние годы историки-ревизионисты, такие как Джон Чармли, утверждают, что этот анализ слишком дальновиден. Британская победа в 1945 г., по их мнению, была пирровой. В связи с этим необходимо рассмотреть и другую возможность. Что, если бы война разразилась в 1939 г., но впоследствии Британия заключила бы мир с Германией? В таком случае Германия истощила бы свои ресурсы в борьбе с советской Россией, но Британская империя осталась бы невредимой, консерваторы сохранили бы свое положение у власти, а британская экономика не понесла бы потерь. По мнению Чармли, открытые переговоры при посредничестве Муссолини летом 1940 г., после поражения Франции, показались бы разумными многим – и не в последнюю очередь Галифаксу и Батлеру[817]. Он полагает, что мы не должны безоговорочно принимать доводы Черчилля, будто любые предложенные Гитлером условия оказались бы “карфагенскими”. Прежде чем стать премьер-министром, даже сам Черчилль призывал Чемберлена “не закрывать дорогу любому искреннему предложению мира” со стороны Германии. Когда военный Кабинет 26 мая собрался, чтобы обсудить вопрос переговоров о мире, он не стал отрицать привлекательности этой линии, учитывая опасное стратегическое и экономическое положение Британии. Особенно заботило Черчилля отсутствие ощутимой поддержки со стороны Соединенных Штатов, которую он уже считал ключом для победы над Германией. Он даже заметил: “Если бы у нас была возможность выбраться из этой переделки, отдав Мальту, Гибралтар и несколько африканских колоний, я бы за нее ухватился”. Само собой, он добавил, что кажется “невероятным, чтобы Гитлер согласился на какие-либо условия, которые мы будем в состоянии принять”, а через два дня повторил эту мысль: “Немцы потребуют наш флот… наши военно-морские базы и многое другое. Мы станем зависимым государством”[818]. Но Чармли утверждает, что Черчилль использовал это в личных интересах: он понимал, что его положение в качестве премьер-министра зависит от поддержания линии “победа любой ценой” / “завоюй или умри”. Алан Кларк тоже отверг это разделение как “фатальную идею”[819]. По Кларку, соглашения с Германией можно было достичь даже весной 1941 г., когда была одержана победа в битве за Британию, а Италия потерпела поражение в Африке. Гитлер хотел укрепить свой фланг, прежде чем выступать против России. Гесс полетел в Британию в попытке выступить посредником в этой сделке, но его миссию не предал гласности Черчилль.