Паутина удачи - Оксана Демченко

– Пап, я еще одну нашла. Этого Апфеля надо в джинны записывать, он маме сознание затуманил. Ох, простите, – Береника присела в вежливом реверансе. – Добрый день. Ой-й…

Чашечка кофе покачнулась и выплеснулась на стол, покатилась, упала и хрустнула. Екатерина Федоровна ничего этого не заметила. Она сидела и смотрела на приемную дочь Ленки, испуганно прижав ладони к груди.

– Роберта? Боже мой… Так ей уже под сорок, никак не меньше… – Чуть отдышавшись, певица оглянулась на Карла, пытаясь найти хоть какое-то объяснение происходящему и невозможному. – У вас два привидения, да?

– Почему вы так назвали мою дочь? – мягко уточнил барон.

– Потому, что я неплохо знала Роберту Скалли, с детства можно сказать. Она удачно начала карьеру, пела два сезона в императорском, а потом уехала на запад. – Екатерина Федоровна слабо улыбнулась. – Странное сходство, непостижимое. Само собой, она была такая же Скалли, как я Алмазова. Но когда мать – некрещеная алеутка, а отец и вовсе из ссыльных, фамилию и имя вдвойне желательно менять. Немыслимо выступать в столице, если ты Айагэ Валкова. Звучит даже страшнее, чем мое урожденное имя.

Певица постепенно очнулась от потрясения, огляделась и смутилась, заметив разбитую чашку.

– У нее был дивный голос, характерный для Аттики, – добавила Екатерина Федоровна, порываясь встать и найти тряпку. – Отсюда и сценическое имя. Блистать по-настоящему ей мешало северное происхождение, эта затянувшаяся стадия девочки-недоросля. Кажется, позже у нее случилось нечто весьма страшное с ребенком и она уехала из страны совсем.

Карл присел на стул рядом с певицей, внимательно выслушал ее и самым серьезным тоном распорядился:

– Екатерина Федоровна, вы никому из посторонних не должны повторять то, что сказали сейчас. Для Береники это может оказаться опасно. И еще. Вы просто обязаны переехать к нам, встретиться с Евсеем Оттовичем Коршем, описать ему мельчайшие детали и по возможности разыскать портрет певицы Скалли. Еще вы должны рассказать моей Ренке все, что помните, о ее настоящей матери. Потому что я уверен, внешнее сходство неслучайно.

– Но я ведь буду вас стеснять, – ужаснулась певица.

Ленка хмыкнула, поставила для себя чашку и села. У нее было немало соображений на тему стеснительности. И она излагала их спокойно, ровно и уж точно без стеснения. Про желание овладеть нотной грамотой, про пустую комнату, про то, что «полон дом бисовых отродий, как тут усвоишь хоть одно слово из вежливой городской речи». Про старое пианино именитой фирмы, чудом сохранившее голос в подвальной сырости. Про то, что все извозчики воры и нельзя им потакать, катаясь туда-сюда каждый день. И про прибавление в семье Гессов, которого ждут самое позднее через два месяца, то есть бабушка очень, ну очень нужна, поющая бабушка – вдвойне.

– А ну как девочка родится, чего я желаю всей душой? – добила она Екатерину Федоровну последним аргументом. – Ведь, слушая меня, начнет ругаться и кричать «гэть» раньше, чем заговорит!

– Так что же мне, прямо теперь и переезжать? – удивилась певица. – От вашего шума и ваших скоростей в голове образуется изрядное кружение! У вас, боже мой, до странности все просто. А вдруг я не сгожусь? У меня ведь не столь мягкий нрав, как может почудиться, покуда я эти дивные конфеты кушаю…

– Значит, мы вас сбороли, вы переезжаете, – подмигнула Ленка мужу. – Коль, у нас хоть одна машина на ходу?

– За своим стареньким «фаэтоном» путейцы заедут только завтра, – прикинул Карл. – Он теплый и вместительный. «Тачке Ф» крышу я залатал надежно, тоже сгодится. На двух машинах сразу в одну ездку, пожалуй, управимся.

– К ужину чтобы были тут, – строго сузила глаза Ленка.

– Баронесса, ваше слово – закон, – поклонился Карл.

– Боже, только что Сёмочка меня катал на извозчике, а теперь новый кавалер помчит в самобеглой коляске, – поразилась пожилая певица.

Довольно скоро два автомобиля уехали за вещами Алмазовой. Береника не провожала, она сидела и пила чай, обжигаясь, шипя и моргая. Не каждый день узнаёшь, что у тебя есть еще одна мама, тем более такая. Оперная дива Императорского! И, судя по всему, ребенка эта Скалли не бросала, что вдвойне замечательно. Семен слушал, кивал и высказывал свои догадки.

– Если верить Иоганну фон Нардлиху, – отметил Хромов, снова припоминая труды арьянского мага, – птицы удачи рождаются не вполне случайным образом. Талант не наследуется, однако же, как полагал профессор, часто такие дети появляются в семьях, где еще у родителей обстоятельства и судьбы складывались бурно, с большим числом поворотов. В условиях же Ликры с нашей системой деления на уезды и ограничением перемещений профессор предлагал брать под некоторое наблюдение тех, кто в первые два десятка лет жизни пересек незримые границы удачи более трех раз. И не в кратких поездках, а с переселением. Мне любопытно, велся ли магами подобный учет? Если да, это дает новый взгляд на ту загадку, которую я сейчас пытаюсь разгадать. Прости, Рена, мне надо бежать. Интересная мысль!

– Пешком?

– Я выносливый, – рассмеялся Семен. – К тому же ты выделила мне ежедневный борщ, даже с добавкой, за что вдвойне спасибо. Разберусь в подозрениях – вернусь. Пока!

Первый вечер Екатерины Федоровны на новом месте прошел достаточно спокойно, по меркам особняка Гессов. Потапыч увез свою невесту к Ушковой примерять платье, а затем собирался прокатить в ресторан – пора выходить в люди вдвоем, приучать столицу к переменам. Пользуясь затишьем, Евсей Оттович прибыл ужинать не один, а с женой. По слухам, немедленно и достаточно громко оглашенным Рони, начальник полиции крайне редко бывал на светских обедах и посещал их неизменно один. Евсей Оттович заботливо ворчал в прихожей, помогая жене снять объемную шубу, слушал рассказ о себе и добавлял подробности громко и внятно.

– Я ревнив как легендарный мавр, – рассмеялся он. – У меня самая красивая жена в столице. Я украл Женечку, то есть Марджану, у паши Али-Рамина, тем самым разрушив свою посольскую карьеру в Аравии. Мы поженились сперва лишь по обычаю ее народа, так хотела Женечка, и, пусть за это меня сослали еще дальше на восток, я собою доволен.

– Вы держите жену взаперти, – не смолчала Мари, расставляющая салаты и закуски.

– Никоим образом! Это она не хочет нарушать обычаи своего народа. Я водил ее на балы, но глупые увеселения не пришлись нам по вкусу, – пояснил Евсей Оттович, вводя жену в кабинет и сияя самым победным образом. – Но я сказал, что мы едем в гости к моему другу, это совсем иное дело. Я бы и к Потапычу с ней выбирался, но у него до сих пор не было семьи, а я, как уже было сказано, ревнив.

Жена Евсея Оттовича была невелика ростом, стройна, но не худа, имела довольно широкое лицо с замечательно гладкой, бархатистой кожей. Темные брови изгибались высокими дугами, глаза – карие, искристые и огромные – смотрели в основном на мужа, снизу вверх и с постоянным обожанием. Платье Марджаны соответствовало столичной моде, однако было глухим, без выреза. Дополнял ее наряд шелковый головной убор, полностью скрывающий волосы. Женщина вежливо и глубоко поклонилась присутствующим, негромко произнесла приветствие, осторожно улыбаясь и избегая прямо смотреть на посторонних мужчин, Карла и Рони. Было заметно, что выход в гости – для семьи событие чрезвычайное, к нему долго готовились. На сгибе руки жена Евсея Оттовича держала корзинку со сладостями, свой вклад в праздничный ужин. Куда поставить, не знала и оттого еще более смущалась. Чужой дом, непонятный… Но тут с кухни крикнула Лена: пирог пора вынимать из печи. Гостья с явным облегчением выскользнула из кабинета в коридор и пошла на кухню помогать.