Следы на песке - Джудит Леннокс

Повстречавшийся рыбак поприветствовал ее кивком головы; художник, склонившийся над своим альбомом, даже не поднял взгляда, когда она прошла мимо. А затем она осталась одна, среди чаек и тюленей, и впереди наконец-то стала четко вырисовываться выпуклость суши, поднимающаяся из волн Северного моря, как сжатый кулак.

Она достигла оконечности мыса в середине дня и остановилась, окруженная с трех сторон морем. Дождь наконец перестал, выглянуло солнце, и заросли камышей вдоль берега заблестели под лучами. Фейт села на гальку и сняла туфли. Ноги покрывали пятна мозолей, одежда вымокла до нитки. Живот сводило от голода. «Что за безумие, — подумала Фейт, — пройти вдоль берега в таких туфлях в такую погоду». Откинувшись на спину, чтобы дать отдохнуть ноющему от усталости телу, она вдруг вспомнила о католических церквах Бретани, с их яркими красками, позолотой и гипсовыми святыми. «Это епитимья, — подумала она. — Я несу епитимью, как те женщины в черных платках, стоящие на коленях у алтаря, перебирая свои четки. Как Ральф, прикованный к холодному, негостеприимному берегу страны, которую он когда-то терпеть не мог».

«Я любила Гая, — подумала она. — Я любила Гая и хотела жить с ним, хотела иметь от него детей». Она прикрыла руками глаза, защищаясь от солнца. Фейт поняла, что обманывала себя, говоря, будто ее любовь к Гаю была лишь привязанностью, затянувшейся девичьей влюбленностью. Из-за того, что она потеряла Гая и не смогла перенести эту потерю, ее покинул и Джейк. Она была сердита и опечалена и потому не смогла простить его. А теперь перед ней стояла еще более тяжелая задача. Она должна была попытаться простить себя.

Море начало захлестывать обмелевший пролив между косой и сушей. Фейт втиснула истерзанные ноги в туфли, поднялась на ноги и пошла домой.

День клонился к вечеру, и в «Холли-Блю» не было никого, кроме темноволосой девушки, которая сидела у кассы и читала журнал. Оливер прошел мимо стоек и вешалок с платьями.

— Привет, — сказал он, разглядывая девушку.

Рослая, крепкая, без следов косметики на чисто вымытом лице. Такую легко было представить, например, на хоккейной площадке. Оливер, скорее по привычке, улыбнулся ей своей самой обаятельной улыбкой.

— Могу я поговорить с мисс Мальгрейв?

— Ее нет.

Длинная челка скрывала глаза девушки, продолжавшей перелистывать журнал. Вытянув шею, Оливер увидел, что журнал не женский, как он ожидал, и даже не школьный, а какой-то скучный политический.

— Я друг Фейт. Она у себя в квартире?

Девушка наконец-то подняла глаза и посмотрела на него.

— Извините. Я думала, вы из этих надоедливых торговцев. Вообще-то, тетя Фейт уехала еще утром. Я не знаю, когда она вернется.

Оливер был разочарован. Он не предупредил о своем визите: мысль зайти в гости к Фейт Мальгрейв возникла у него неожиданно, уже в поезде.

— Может быть, я смогу чем-то помочь? — спросила девушка, слегка краснея.

— Я просто хотел навестить ее. Впрочем, это не важно.

Однако он не спешил уходить. Занять остаток дня было абсолютно нечем, к тому же на улице начался дождь, и по замусоренному тротуару забарабанили упругие серебристо-серые струи.

— Может, вы хотите оставить записку для тети Фейт?

— Должно быть, вы — Элизабет, — сказал Оливер, внимательно глядя на девушку.

— Откуда вы знаете?

— Фейт рассказывала мне о вас.

Это была ложь: Фейт лишь однажды упомянула о своей племяннице и тут же сменила тему разговора. Но Оливер скучал, и ему не хотелось ехать домой, тем более в дождь. Так почему бы не развлечься, флиртуя с этой невзрачной коренастой школьницей.

— Правда? — спросила она, еще больше краснея.

— Но я не запомнил вашу фамилию.

— Кемп. Меня зовут Элизабет Кемп. — Она протянула руку. — А вы…

— Оливер Невилл.

Они пожали друг другу руки. Одежда девушки — широкие вельветовые брюки темного цвета и бесформенный черный свитер — совершенно не сочеталась с яркими женственными расцветками висящих вокруг платьев. Густые темные волосы, наиболее яркая, по мнению Оливера, черта ее внешности, не слишком ровными прядями свисали на плечи.

— Может быть, чашку чая? — неожиданно предложила она.

— Если не затруднит… Я не хотел бы отрывать тебя от работы.

— Разве это можно назвать работой? — пренебрежительно фыркнула Элизабет и скрылась в подсобке.

Оливер перелистал журнал, который она читала. Он назывался «Университеты и левое движение» и был полон скучных статей об атомной бомбе.

— А что, тебе здесь не нравится? — крикнул он ей.

Элизабет вернулась, неся в руках две чашки с чаем.

— Я просто помогаю тете Фейт иногда, во время школьных каникул. Сахар? — Она протянула ему сахарницу. — Расскажи, откуда ты знаешь мою тетю.

Разумеется, Оливер не мог сказать: «Видишь ли, она поймала меня на воровстве…»

— Я покупал здесь какую-то мелочь, очень давно, — небрежно ответил он, — и мы разговорились. С тех пор я захожу к ней время от времени.

Оливер и сам не понимал, почему продолжает заглядывать к Фейт Мальгрейв. В конце концов он решил, что ему просто нравится делить свою жизнь на маленькие, отдельные зоны. Если одна развалится, то всегда есть, куда отступить. У него был уголок (увы, в прошлом) для Наны и Дербишира, еще один — для того дурацкого периода жизни, когда он крал вещи, чтобы произвести впечатление на других (позднее он понял, что для этого вполне достаточно его внешности и ума). Свой угол занимала медицинская школа, было зарезервировано и место для девушек, с которыми он спал. Участок души, который занимала Фейт Мальгрейв, радовал его отсутствием условностей, богемностью и свободой духа. «Странно, что у меня возникают такие порывы, — думал Оливер, — ведь они совсем не соответствуют моему характеру».

— Не могу понять, как люди могут здесь что-то покупать, — заметила Элизабет, оглядывая магазин. — Все это отвратительно. Я вообще не знаю, как можно думать об одежде, если завтра мы все можем погибнуть.

Оливер удивленно моргнул.

— Откуда такой пессимизм?

— Неужели тебе наплевать на атомную бомбу?

Он увидел, как вспыхнули ее карие глаза, и поспешно сказал:

— Конечно, нет. Я считаю, что это ужасно.

На самом деле мощь и огромная разрушительная сила атомной энергии всегда восхищали Оливера.

— Значит, ты будешь участвовать в марше?

— В каком марше?

— Олдермастонском,[50]разумеется.