Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева - Владимир Исаакович Соловьев

понятиям, бюрократом, я имел возможность узнать, что дозволено в различных областях советской жизни, а что, напротив, возбраняется".

К сожалению, эта фальшивая юриспруденция была только частью, быть может, самой невинной, той науки, которую изучали студенты Московского государственного университета. Тот же Млинарж вспоминает о сугубо сталинской атмосфере доносов и проработок, которая царила на юридическом факультете: “В парниковой атмосфере молодой, учащейся тогда в Москве партийной элиты разрослась склонность искать “вредителей" в самом нашем парнике, а обвинять мы могли тогда только друг друга". Внесем необходимую поправку — у советских студентов, в отличие от восточно-европейцев, поле деятельности было гораздо шире: они могли доносить также на своих преподавателей.

В эту позднюю эпоху сталинского террора юридический факультет казался самым перспективным для карьеры, и те, кто сюда поступали, могли рассчитывать на работу в в карательных органах, которые возглавлял тогда Лаврентий Берия. Так и воспринимались студенты юридического факультета — как подрастающая смена.

Судя по воспоминаниям сокурсников, это и было то, о чем мечтал 19-летний паренек из ставропольской глуши, когда он из всех столичных вузов, открытых ему благодаря его социальному и национальному происхождению и ловкой утайке времени, проведенного на оккупированной территории, выбрал именно юридический и с первого же курса включился в активную политическую жизнь, не брезгуя ничем.

Как раз в эту пору последних судорог сталинской эры, престарелый тиран начал борьбу с “безродными космополитами" и “сионистами", которая на самом деле была широко, в масштабе всей империи, задуманной антисемитской кампанией. Борьба с космополитами проходила под знаком “раскрытия псевдонимов“ и изгнания евреев из университетов, из научных кругов, из литературы и искусства. В том числе — и тех, кто сам в себе полностью подавил еврейство и ратовал за полную ассимиляцию евреев в русской культуре. Одним из примеров мог бы служить Пастернак, который говорил: “Во мне есть еврейская кровь, но нет ничего более чуждого мне, чем еврейский национализм. Может быть, только великорусский шовинизм“. Именно такие “отрицатели" в себе всего еврейского особенно трагически переживали столкновение с государственным великорусским шовинизмом, которым по сути обернулась “борьба с космополитами". “Чего я, в последнем счете, значит, стою, если препятствие крови и происхождения остались непреодолимым (единственное, что надо было преодолеть) и может что-то значить, хотя бы в оттенке, и какое я, действительно, притязательное ничтожество, если кончаю узкой негласной популярностью среди интеллигентов-евреев, из самых загнанных и несчастных?" — пишет Пастернак в эти страшные годы своей кузине Ольге Фрейденберг в Ленинград.

Для нас, однако, сейчас важнее не жалобы растерявшегося гения, которому не удалось отмежеваться от своей нации, но ответ его сестры, которая была специалистом по древне-греческой поэзии и преподавателем в Ленинградском университете. Вот как она описывает ситуацию в ответном письме Борису Пастернаку:

“По всем городам длиннотелой России прошли моровой язвой моральные и умственные погромы.

Люди духовных профессий потеряли веру в логику и надежду. Вся последняя кампания имела целью вызвать сотрясение мозга, рвоту и головокружение. Подвергают моральному линчеванию деятелей культуры, у которых еврейские фамилии.

Нужно было видеть обстановку погромов, прошедших на нашем факультете: группы студентов снуют, роются в трудах профессоров-евреев, подслушивают частные разговоры, шепчутся по углам. Их деловая спешка проходит на наших глазах.

Евреям уже не дают образования, их не принимают ни в университеты, ни в аспирантуру.

Университет разгромлен. Все главные профессора уволены. Убийство остатков интеллигенции идет беспрерывно…"

Борьба с “космополитами", а чуть позднее с “сионистами" в Московском университете велась еще более бесцеремонно и беспощадно, чем в Ленинградском, ибо за ней пристально следили ее тайный вдохновитель Сталин и невидимый режиссер Михаил Суслов, который после смерти в 1948 году Жданова стал верховным идеологом партии.

Кремль требовал, чтобы вся операция по очистке университета была произведена руками самих преподавателей, аспирантов и студентов. И хотя официально ее возглавлял пожилой историк Аркадий Лаврович Сидоров, именно университетская молодежь вносила в эту программную кампанию охотничий пыл, но двигал ею скорее энтузиазм карьеризма, чем фанатичной веры. Время революционного фанатизма осталось далеко позади, где-то в начале 20-х годов. А сейчас активное участие в разоблачении “космополитов", “сионистов", “врагов народа" и “агентов империализма" обеспечивало “разоблачителям" почетные и теплые места под солнцем сталинской эпохи. Почему-то именно на ее исходе, за несколько лет до смерти Сталина, — его эпоха казалась беззакатной, — не только ее палачи, но и ее жертвы не видели света в этом длинном-предлинном темном тунеле, не верили, что у него будет когда-нибудь конец.

Что касается студентов-карьеристов, таких, как Горбачев, то они родились уже в сталинское время, других времен не знали и были уверены, что оно будет длиться вечно, — нечто равное вере немцев в тысячелетний рейх. Когда сейчас говорят, что Горбачев принадлежит к по-слесталинскому поколению, забывают, что его юность совпала с агонией сталинской эры и оставила в его душе неизгладимый след.

Лев Юдович вспоминает, что в 1952 году, когда Горбачев вступил в партию, атмосфера в университете была “сугубо сталинская". Некоторые из студентов испытывали острую неприязнь к Горбачеву за то, что он активно включился в кампанию по борьбе с “космополитами", а также за его излишнюю ретивость при обсуждении персональных дел“. На комсомольских, а вскоре и на партийных собраниях этот рьяный сталинист выводил на чистую воду“, как тогда было принято говорить, профессоров и студентов еврейского происхождения и требовал ИХ исключения из комсомола или из партии и отчисления из института.

“Атмосфера на подобных собраниях очень напоминает арену, на которой происходит бой быков (или людей!), — вспоминает историк Александр Некрич. — Запах крови воспламеняет и вызывает еще большую жажду крови… Вид несчастных, запуганных и кающихся жертв еще больше возбуждал участников проработок… На юридическом факультете расправа шла прямо по принципу национальной (еврейской) принадлежности. Академик И.Трайнин, профессора А.А.Герцензон, И.Д.Левин, Е.А.Флейшиц, М.Л.Шифман предаются анафеме… Кампания против космополитов в МГУ велась на их уничтожение не только моральное, но и физическое… Моральное уничтожение — прелюдия к физическому “.

Михаил Горбачев также расследовал персональные дела своих сокурсников и профессоров нееврейского происхождения, разоблачая как “врагов народа" тех из них, которые, с его точки зрения, не были последовательными сталинскими ортодоксами. Деревенский паренек — как любили тогда говорить “от сохи" — был в этой университетской и по преимуществу городской среде представителем народа и всегда умел выгодно использовать свое социальное и национальное происхождение.

В начале 1953 года “охота за ведьмами" возобновилась с новой силой и приняла зловещие очертания: началось так называемое “дело врачей", которые обвинялись в убийстве кремлевских вождей. Большинство арестованных врачей были евреями.

Уже было заготовлено обращение крупных деятелей культуры и науки еврейского