Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Электрон Приклонский

Тревожный голос комбата позвал меня в машину. Поспешно влезаю в люк и вижу: наводчик, который еще минуту назад спокойно стоял на своем сиденье, сполз на днище и держится правой рукой за голову, а из-под пальцев по его лицу течет кровь. Гимнастерка на левом плече Лукина порвана и намокла от крови. Вдвоем с Кугаенко мы принимаемся неумело перевязывать молчащего старшину. Командир, просунув руки под мышки раненого, поддерживает его в сидячем положении, я орудую индивидуальными пакетами.

Не успел я до конца забинтовать плечо, фашистский истребитель снова с ревом промчался над поляной, но уже в обратном направлении, осыпая опушку пулями и снарядиками. Санинструктор и замковый, застигнутые врасплох, легли на раненых, прикрывая их. Самолет мгновенно исчез за деревьями, и мы с комбатом, обеспокоенные, выскакиваем из люков. Наш Кирюша, пыхтя, подсаживает Нину на броню. Мы подхватываем девушку под мышки и втаскиваем в башню.

Санитарка наша вся изранена. Пока мы бинтовали ей голову, руку, даже бедро, все шло хорошо. Доходит очередь до спины. Надо снимать гимнастерку и нательную рубаху. И всем очень неловко. У Нины сонные глаза, полуобморочное состояние, но она вяло двигает руками, защищаясь, когда мы пытаемся расстегнуть пуговицы на гимнастерке. Кугаенко выругался сквозь зубы, приказал мне держать девушку за руки, а сам храбро задрал на ней обмундирование вместе с бельем до самой шеи. Потом, стараясь не глядеть на Нинину грудь, полную и красивую, мы торопливо смазываем девичью нежную кожу вокруг кровоточащих ранок и туго пеленаем стан широкими бинтами от пояса до самых лопаток. Наконец гимнастерка осторожно опущена, и Нина, тихо постанывая, улеглась с нашей помощью у моторной перегородки на разостланную комбатову шинель. Всего при перевязке мы насчитали у нее одиннадцать мелких осколочных ран. У левого борта полулежит Лукин, бессильно опираясь грудью на спинку моего сиденья, и изредка молча тяжело вздыхает.

– Бронелазарет! – криво усмехается Кугаенко. – Как теперь воевать-то будем, механик?

Пока мы оказывали помощь Лукину и Нине, тем временем Николай Зайцев и Кирюша с помощью легко раненного автоматчика перетащили двух остальных в укрытие – небольшое углубление у подножия старой толстой ракиты – и вернулись в машину.

Вокруг все спокойно и тихо. Только что ушли вперед тридцатьчетверки, кроме нашей соседки и той, что на дороге. Должно быть, танкисты решили рассредоточиться посильнее. Но нервничает Ваня Кугаенко у рации, вызывая санлетучку и требуя прислать с нею другого наводчика, стонут раненые, и лишь убитый лежит смирно.

В воздухе послышалось многоголосое гудение. Кто-то из боеспособных, выбравшись на башню, задрав голову, глядит в небо и с видом знатока рассуждает вслух (по голосу я узнал Зайцева):

– Ну, эти, наверно, летят по особому заданию.

А над нашей поляной, на высоте около четырехсот метров, выстроившись в ровную линию, уже неторопливо проплывают двенадцать Ю-87. И каждому из нас, кроме бронебойщика, нестерпимо хочется, чтобы они прошли дальше... Вот самолеты уже над центром поляны, вот поравнялись с нами. Кажется, не заметили... Уф-ф!

И тут самый левый штурмовик, очевидно флагманский, круто ныряет вниз, заваливаясь на левое крыло, отчего кажется, что он хищно изгибается, и идет прямо на нас. Снаряды, выпущенные асом, попадают по тридцатьчетверке и в борт нашей самоходки, но мы не двигаемся с места, чтобы не выдать себя. Спикировавший на эту же опушку второй «Юнкерс» бросает первые бомбы. Они начисто сметают с обеих машин всю маскировку. Сразу сделалось страшно неуютно. Стоять на месте больше нельзя.

– Заводи! Быстро вперед! – не дожидаясь второго бомбового удара, кричит Кугаенко. – Да отодвиньте же Лукина от водителя!

Взяв с места по-Федькиному, с первой ускоренной, разгоняю машину, прижимаясь к опушке, и почти сразу перехожу на вторую – бомбы разорвались позади.

– Смотрите в оба за «лаптежниками»! – кричу командиру и заряжающему по ТПУ, прибавляя газу.

Машина описывает по поляне широкую дугу, мчится вдоль противоположной опушки в обратном направлении.

Еще один стервятник спикировал – мимо! В голове гул и легкое кружение от близкого и сильного взрыва. Это что ж они, сволочи, к одному мне прицепились? Черта вам лысого! Нас только прямым попаданием возьмешь! Да ты еще попади сперва, раскоряка фашистская! Снова взрыв – слева, через несколько секунд – впереди. Охотитесь, гады?! Делая резкие повороты, неожиданно меняю направление движения, выписываю большие восьмерки и зигзаги, прячусь вдруг в тень опушки и снова выскакиваю на дорогу. Простора для маневра много.

Проезжаю нарочно около самой тридцатьчетверки, выведенной из строя раньше, но на нее фрицы и внимания не обращают. Как рой разъяренных шершней, как вошедшие в азарт борзые, уже видящие перед самым своим носом мелькающий хвост добычи и готовые обогнать даже собственную тень, носятся над поляной «Юнкерсы», дико завывают, сваливаясь в пике, стегают по броне пушечно-пулеметными очередями и роют луг взрывами, то и дело осыпая самоходку землей. Да что же я им – мишень на учебном полигоне? Нервы мои больше не выдерживают. С разгону втыкаю машину в опушку, в тень, недалеко от того места, где все началось, но тотчас грохочет новый взрыв, и на башню нам обрушивается дерево. Видят, стервецы! Командир молчит, раненые, сжавшись, лежат на днище. «Опять заходит!» – с тоской произносит Кирюша, торопливо захлопывая приподнятую для наблюдения крышку квадратного люка. Это заставило меня немедля включить передачу, и машина полезла на третьей замедленной прямо через лес, валя деревья. На беду, в стороне от поляны место оказалось низким, сырым, и развернуться я побоялся, а только сбавил скорость. Перед машиной возникли вдруг две темные ели, толщиною в обхват, не меньше. Наезжаю сразу на обе. Деревья дрогнули, но устояли. Сгоряча прибавляю газу – гусеницы, упершись в стволы елей, пробуксовали, прорезали дерн – и ИСУ уже сидит на днище, ни взад ни вперед. Тут и началось такое, перед которым все предыдущее показалось нам забавой...

Полуторастометровая просека, проложенная моей машиной напрямик от опушки к двум высоким елям, и две широких черных полосы от гусениц послужили отличным ориентиром для немецких летчиков. Они методически делали вдоль нее заход за заходом, бомбы ложились то дальше, то ближе к машине, иногда почти вплотную, но ни разу не задели ее. Край воронки от 100-килограммовой фугаски чернел всего в трех шагах от правой гусеницы. На пятом заходе (самолеты атаковали по одному) пикировщик поджег большой брезент, привязанный к правому крылу. Хуже всего было то, что рядом с ним, на том же крыле, находились два дополнительных бака с горючим...

После очередного захода, когда самолет выходил из пике, а следующий за ним только разворачивался, мы с Зайцевым успели столкнуть удушливо чадивший брезент с крыла и нырнуть обратно в люки. После седьмого отвинтили барашки и освободили баки от стяжных лент, промешкав при этом две-три лишние секунды, и «лаптежник» уже открыл огонь, но второпях выпустил длинную очередь выше башни, а то мы вряд ли бы смогли вернуться в машину. Еще одну вылазку пришлось сделать, чтобы сбросить на землю баки с газойлем.