Устремлённая в небо - Брендон Сандерсон

Я вздохнула. Потом решила попробовать зайти с другой стороны.

– Бабуля, а хоть кто-нибудь из них реален? – спросила я. – Из этих героев, о которых ты рассказываешь. Эти люди действительно существовали? Они жили на Земле?

– Возможно. Это важно?

– Конечно! – сказала я, раскладывая бусины по мисочкам. – Если их не существовало в реальности, все это просто ложь.

– Людям нужны истории, дитя. Они приносят нам надежду, и эта надежда реальна. А если это так, то какая разница, жили эти люди на самом деле или нет?

– Большая. Потому что иногда мы увековечиваем ложь, – сказала я. – Как то, что ССН говорят о моем отце, противоречит тому, что говорим о нем мы. Две разные истории. Два разных впечатления.

«И оба неправильные».

Я бросила еще одну бусину в миску.

– Я устала не знать, что правда. Устала не знать, когда следует бороться, не знать, ненавидеть мне его или любить, и… и…

Бабуля оставила свое занятие и взяла мою ладонь в свои. Я чувствовала мягкость ее старческой кожи. Она держала мою руку и улыбалась мне, а глаза так и оставались почти закрытыми.

– Бабуля, – сказала я, когда ко мне наконец-то – не скоро – вернулся голос. – Я кое-что видела. И убедилась, что мы ошибались насчет отца. Он… он правда оказался трусом. Даже хуже.

– Вот как… – тихо проговорила Бабуля.

– Мать не поверила. Но я знаю правду.

– Что они тебе сказали там, наверху, в этой летной школе?

Я сглотнула, вдруг почувствовав себя очень уязвимой:

– Бабуля, они говорят… говорят, что у отца был какой-то дефект. Какой-то изъян глубоко внутри, который заставил его присоединиться к креллам. Один человек рассказал мне, что на «Непокорном» произошел мятеж, что некоторые из наших предков, возможно, тоже служили врагу. И теперь они говорят, что у меня тоже этот дефект. И… и я боюсь, что они могут оказаться правы.

Бабуля хмыкнула и продела нить в очередную бусину.

– Дитя, давай я расскажу тебе одну историю о прошлом.

– Бабуля, сейчас не время для историй.

– Это история обо мне.

Я тут же заткнулась. О ней? Бабуля почти никогда не говорила о себе.

И она начала рассказывать, в своей бессвязной, но завораживающей манере:

– Мой отец был одним из историков на «Вызове». Он хранил истории Старой Земли, из тех времен, когда мы еще не вышли в космос. Ты знаешь, что даже тогда, с компьютерами, библиотеками и прочими средствами напоминания, мы обнаружили, что слишком легко забыть, откуда мы? Возможно, потому, что у нас были машины, чтобы помнить за нас, мы просто оставили это на них. Но сейчас я не об этом. Тогда мы странствовали между звездами. Пять кораблей: «Непокорный» и четыре корабля поменьше, прикрепленные к нему для того, чтобы сопровождать его в долгом пути. Ну, и еще штатное количество истребителей. Мы были сообществом, состоящим из сообществ поменьше, вместе странствующих среди звезд. Отчасти торговцы, отчасти наемники. Отдельный народ.

– Прадедушка был историком? – удивилась я. – Я думала, он был инженером!

– Он работал в машинном отсеке, помогал моей матери, – сказала Бабуля. – Но подлинной его обязанностью были истории. Я помню, как сидела в машинном отсеке и слушала его рассказы сквозь гудение машин и как его голос гулко разносился по залу. Но это еще не история. История – то, как мы попали на Россыпь. Видишь ли, не мы начали войну, но она все равно настигла нас. У нашего маленького флота из пяти кораблей и тридцати истребителей не осталось иного выхода, кроме как сражаться. Даже тогда мы не знали, что такое креллы. Мы не были частью той, большой войны, но в те времена пути между планетами и космическими станциями были трудны и опасны. Ну а твоя прабабушка, моя мама, была корабельным двигателем.

– Ты имеешь в виду, что она работала с двигателями? – спросила я, продолжая разбирать бусины.

– Да, но в определенном смысле она и была этими двигателями. Она могла заставить их нести нас между звездами – одна из немногих, кто был на это способен. Без нее или кого-то подобного ей «Непокорный» мог лететь лишь на малой скорости. Расстояния между звездами огромны, Спенса. И только человек с особыми способностями мог сделать так, чтобы двигатели работали. Мы обладали этим свойством с рождения, но большинство считало его очень и очень опасным.

– Дефект? – потрясенно выдохнула я, чувствуя благоговейный ужас.

Бабуля наклонилась ко мне:

– Они боялись нас, Спенса, хотя тогда они называли это «отклонением». Мы, инженеры, были особой кастой. Первые люди в космосе, отважные исследователи. Обычных людей всегда обижало, что мы контролируем ту силу, что позволяет им путешествовать от звезды к звезде. Но я сказала тебе, что это история обо мне. Я помню тот день, – день, когда мы пришли на Россыпь. Я была с моим отцом в машинном отсеке. Огромный зал, полный труб и батарей – возможно, они были и не настолько велики, как запомнилось мне. Там пахло машинной смазкой и перегретым металлом. Но там, в маленькой нише, был иллюминатор, я могла выглядывать в него и смотреть на звезды. В тот день они окружили нас – враги, креллы. Я перепугалась, потому что корабль трясло от их выстрелов. Вокруг царил хаос. На мостике произошел взрыв – я поняла это по чьим-то крикам. Я стояла в той нише, смотрела на красные сполохи и слышала, как кричат звезды. Маленькая испуганная девочка в стеклянном пузыре. С нами связался капитан. У него был громкий сердитый голос. Боль и паника этого обычно такого стойкого человека напугали меня еще больше. Я до сих пор помню, как он кричал на мою мать, отдавая приказы. Но она с ним не согласилась.

Я сидела, позабыв о бусинах и обо всем вокруг, едва вспоминая, что нужно дышать. Почему, ну почему Бабуля рассказала мне столько историй – и никогда не рассказывала эту?

– Что ж, думаю, это можно назвать и мятежом, – продолжала Бабуля. – Мы это слово не использовали. Но разногласия действительно были. Ученые и инженеры против командного состава и морпехов. Суть была в том, что никто из них не мог заставить двигатели работать. Только моя мать. Она выбрала это место и привела нас сюда. На Россыпь. Но это было слишком далеко. Слишком трудно. Это усилие убило ее, Спенса. Наши корабли пострадали при посадке, двигатели были разрушены. Но кроме того, мы потеряли ее. Саму душу наших двигателей. Я помню, как я плакала. Помню, как отец выносил меня из обломков корабля, а я кричала и рвалась обратно к дымящемуся корпусу, гробнице моей матери. Я помню, как требовала, чтобы мне объяснили, почему мама нас оставила. Я чувствовала себя преданной. Я была слишком мала, чтобы понять сделанный ею выбор. Выбор воина.

– Умереть?

– Пожертвовать собой, Спенса. Воин – ничто, если ему не за что сражаться. Но если у него есть за что сражаться, это все меняет, ведь так?

Бабуля нанизала еще одну бусину и принялась завязывать ожерелье. Я чувствовала какое-то странное изнеможение. Как будто эта история была ношей, а я не ждала, что ее на меня взвалят.