Змея и Крылья Ночи - Карисса Бродбент

той версии своей жизни так же часто, как я думаю о другой версии своей.

— Поэтому я согласился. Я думал, что он спасет меня. Я обменял свою сломанную человечность на бессмертие. Или так я думал. Но потом… — Его горло перехватило. — Он не позволил мне уйти.

— Не позволил…?

— Сначала это было потому, что я болел. Превращение… Я готов молиться на любого бога, чтобы ты никогда не узнала, что это такое, Орайя. Я правда надеюсь. Я изо всех сил боролся за жизнь, но на то, чтобы вытащить свою новую сущность из старой, ушли недели. Месяцы. Но после этого я понял…

Он сильно сглотнул и проглотил свои слова. Я провела ладонью по обнаженной коже его груди в молчаливом заверении, и его рука опустилась на мою, прижавшись достаточно сильно, чтобы я могла почувствовать биение его сердца, учащенное воспоминаниями о прошлом, несмотря на осторожную сдержанность его голоса.

— Я был не единственным, кого он обратил. Не единственным вампиром, которого он забрал. Он выбрал… — Его голова слегка наклонилась к противоположной стене, как будто он не хотел, чтобы я видела его лицо. — У него были свои вкусы, ясно? Он был очень, очень стар. А когда вампир прожил большую часть тысячелетия, ему становится трудно найти в мире что-то интересное. Удовлетворить свои разнообразные желания становится сложно. Развлекать тех, на кого они пытаются повлиять, удерживать их внимание — все труднее. Люди становятся… не более чем источниками развлечения. И когда они настолько могущественны, когда они имеют такой контроль над каждым живым существом, у тебя нет иного выбора, кроме как позволить им делать с тобой то, что они хотят.

Ужас свернулся у меня в животе.

О, Матерь.

Когда я впервые встретила Райна, он показался мне непоколебимым столпом силы, сначала физической, а затем эмоциональной. Мысль о том, что кто-то использовал его таким образом… мысль о том, что кто-то заставлял его испытывать такой стыд, который я слышала в его голосе сейчас, все эти годы спустя…

И все же, многое теперь имело смысл. То, что Райн неявно знал все то, что я не сказала. Знал, каково это — быть таким бессильным, быть использованным в не зависящих от тебя целях. Знал, как распознать шрамы прошлого, будь то на горле или на сердце.

Сказать ему, что мне жаль, казалось покровительственным. Что хорошего принесла бы ему моя жалость?

Вместо этого я сказала:

— Я в ярости за тебя.

Нет, я бы не дала ему свою жалость. Но я бы отдала ему свою ярость.

Намек на улыбку украсил уголки его глаз.

— А вот и ты.

— Я надеюсь, что он мертв. Скажи мне, что он мертв.

Если нет, я выслежу его и убью сама.

— О, он мертв. — Он вздрогнул. — Мне… стыдно за то, во что я позволил себе превратиться, тогда, когда из меня выбили всю борьбу. Не было недостатка в способах оцепенения. Он победил, а я сдался. Я ненавидел вампиров. И семьдесят лет я ненавидел себя, потому что стал одним из них.

Черт. Я не могла. Я тоже их ненавидела.

— Но… я тоже был не один. Были и другие в таком же положении, как я. Некоторые обращенные, некоторые рожденные. Некоторые из них были оболочками тех, кем они были раньше, как и я. С некоторыми я установил… непростые родственные отношения. А некоторые…

Я не была уверена, откуда я это знаю. Может быть, дело было в далеком тумане за его глазами и в том, что я видела это выражение только один раз.

— Нессанин, — пробормотала я.

— Нессанин. Его жена. Такая же его пленница, как и я.

В моем горле поднялся комок.

— И ты влюбился в нее?

Я признаю, что при этой мысли — почему? — меня охватила ревность, но, не считая этого, я надеялась, что это так. Потому что я не понаслышке знала, что наличие любимого человека может помочь любому выжить в невозможных ситуациях.

Он долго не отвечал, как будто ему действительно нужно было все обдумать.

— Я любил, — ответил он, наконец. — И любовь к ней спасла меня, потому что к тому времени я уже не думал, что во всем этом дерьмовом мире есть хоть одна забытая богами вещь, которая имеет значение, пока вдруг не стала важна Нессанин. А разница между ничего не значащей вещью и значащим — большая.

Я была благодарна ей за это. За то, что она помогла ему выжить.

— Но мы с ней были очень разными людьми. Если бы мы встретились в другой жизни… — Он пожал плечами. — Не знаю, обратили бы мы друг на друга внимание. Единственное, что нас объединяло — это он. Но он был всей нашей жизнью, так что этого было достаточно. Вместе мы смогли создать то, что принадлежало только нам. Она была первым добрым вампиром, которого я когда-либо встречал. Просто хороший, порядочный вампир. И через нее я встретил других. Это… изменило все. — Он отвел взгляд, как бы смущаясь. — Это звучит глупо. Звучит как пустяк. Но…

— Это не пустяк. Это не глупость. — Сказала я резко, чем намеревалась.

Я была так чертовски зла за него. Злилась, что это случилось с ним. Злилась, что кто-то посмел сказать ему, что хоть что-то из этого, хоть крупица, было глупым или постыдным, или не заслуживающим ничего, кроме праведной ярости.

— Она была мечтательницей. Добрая, но мягкая. Она предпочла бы сбежать в мир, о котором мечтала, чем сражаться за этот. — Затем он вздрогнул, как бы обидевшись от ее имени на резкость собственных слов. — Все не так просто. Но в конце концов, она умерла на обломках его мира вместе с ним. Я выбрался, а она нет.

— Ты когда-нибудь возвращался, чтобы найти свою жену? Своего ребенка?

Он провел рукой по шраму на скуле. Перевернутая буква V.

— Я пытался. Все прошло не очень хорошо. Семьдесят лет — долгий срок. Я не считал себя вампиром, но я больше не был человеком.

Мне не нравилось это знакомое чувство. У меня была человеческая кровь и сердце вампира. У него было человеческое сердце и кровь вампира. Мир не оставлял места ни для того, ни для другого.

— Я долгое время провел в странствиях. Когда я был человеком, я стал стражником, чтобы увидеть мир. Это и… ну, посмотри на меня. — Он жестом показал на себя с полуулыбкой. — А что еще