Догадка Ферма - Жан д'Айон

Пока долговязый разбойник отсутствовал, Луи сидел перед огнем под надзором Пебрины, тогда как Бреш и Бакала дремали, завернувшись в плащи, дрожа от озноба и надрывно кашляя.

— Мне нужно сходить по нужде, — внезапно заявил Луи своему тюремщику, говоря очень медленно, чтобы тот его понял.

— Ага?

— Да. Но я могу и здесь, в углу.

Бандит выругался на своем языке, потом проворчал, мешая французские и каталонские слова:

— …Pudir! Мы же… тут спать ночью! A fora!

Они вышли. Уже стемнело, и шел дождь, но все-таки крошечный полумесяц луны, скользивший меж облаков, давал немного света. Оба кутались в плащи. Луи показал на полуразвалившийся сарай и направился к нему. Пебрина не пошел за ним, настолько ему не хотелось удаляться от согревающего огня.

В сарае Луи стал искать подходящее местечко. Найдя таковое, он спустил штаны. Пебрина не смотрел в его сторону. Тогда он подобрал валявшийся рядом кусок бруса, надел штаны и спрятал свое жалкое оружие под плащ.

Пебрина пробурчал несколько слов, которые должны были означать:

— Мог бы и побыстрее!

Луи подошел к нему почти вплотную и, вынув из-под плаща деревянный обломок, сильно ударил по голове. Разбойник рухнул на землю.

Луи тут же побежал к лошадям, чтобы отвязать одну из них. Через минуту он понял, что ему это не удастся. Бандиты стянули поводья таким узлом, что неопытный человек справиться с ними не мог, а Луи к тому же ничего не видел! Отказавшись от своего намерения, он побежал по раскисшей от грязи дороге в надежде добраться до леса и укрыться там.

Бандоле, возвращавшийся с постоялого двора, заметил какую-то тень, скользнувшую по дороге прямо перед ним. Он не обратил на нее внимания, подумав об олене или кабане.

Но тут Пебрина завопил во весь голос.

Бандоле сразу понял, что пленник сбежал, и бросился в погоню за тенью.

Луи также заметил силуэт всадника и кинулся с дороги в кусты. Однако заросли были слишком низкими. Через несколько секунд, уже задыхаясь, он обернулся и увидел, что лошадь скачет прямо на него.

Он оставил при себе кусок бруса и сделал попытку отбиться, тщетно стараясь попасть либо в лошадь, либо во всадника. Бандоле с легкостью уклонился и ударом кованого сапога опрокинул Луи навзничь, а затем пронесся над ним.

Луи пытался уберечься от копыт, но получил удар в грудь и в голову. Ощутив страшную боль, он прикрыл руками лицо. Лошадь промчалась мимо, затем пошла назад галопом. Луи понял, что настал его последний час.

— Стой! — донесся до него крик. — Он мне нужен живым!

Это был голос запыхавшегося Бреша.

Лошадь остановилась в нескольких шагах от Луи, едва не затоптав его насмерть. В это мгновение он потерял сознание от боли.

Очнувшись, он понял, что лежит связанный на банкетке кареты. Толстая корка запеклась у него на голове, несомненно — последствие удара копытом. Ему было трудно дышать. Он услышал, как книготорговец с грустью обратился к нему:

— Вы не оставили мне выбора, мсье Фронсак.

Оставшуюся часть путешествия Луи провел связанным на банкетке. Это был какой-то бесконечный кошмар: он жестоко страдал и часто терял сознание. Тюремщики почти перестали кормить его и не сводили с него глаз, даже когда он справлял естественную нужду.

Бреш торопил своих людей. Этапы стали удлиняться. Книготорговец понимал, что пленник может в любой момент отдать Богу душу, но не желал тратить время на лечение. Он обещал разбойникам вознаграждение, если они доберутся до Парижа не позднее ближайшего воскресенья.

Ибо предстояло решить последнюю трудную задачу: въехать в Париж с пленником. У городских ворот муниципальные чиновники, собиравшие ввозную пошлину, проверяли весь груз на наличие облагаемых налогом товаров, а судебные приставы требовали предъявить паспорта. У Бреша и Фронсака таковые имелись, Бандоле также имел этот документ, но двое других разбойников ничего не могли показать. Однако по воскресеньям контроль был не таким строгим. В обмен на несколько экю они надеялись проскочить — если только Фронсак не объявит себя пленником.

В субботу вечером они обогнули город, проехав до Шарантона, где погрузились на паром в Берси.

Ночь провели в заброшенном саду, в некотором удалении от Сент-Антуанских ворот, и в воскресенье утром, едва ворота открылись, въехали в город.

Луи, по-прежнему связанный, сидел между двумя разбойниками, закутанный в собственный плащ. Одно слово, один жест, предупредил его Шарль де Бреш, и он получит удар кинжалом.

Книготорговец предъявил паспорта, объяснил, что двое из его людей сменили заболевших кучеров, сунул приставу деньги и получил разрешение на проезд.

В воскресенье передвигаться по городу было легко. Они поднялись по улице Сент-Антуан, затем по улицам Вьей-дю-Тампль и Паради, потом выехали на улицу Шом. Кожаные занавески были почти полностью задернуты, но когда карета повернула, Луи, невзирая на мучительную боль, увидел обгоревшие здания в непосредственной близости от улицы Катр-Фис. Накануне в театре Маре вспыхнул гигантский пожар, который едва не уничтожил весь квартал.

Перед отъездом книготорговца из Парижа маркиз де Фонтрай предупредил, что, скорее всего, не останется жить во дворце Лианкур у герцога де Ларошфуко, ибо герцог де Гиз предоставил ему апартаменты в своем дворце на улице Шом. Именно туда Бреш должен был явиться за вознаграждением. Но если маркиза там не окажется, ему следует вернуться на улицу Сен.

Фонтрай заключил пари, что Гиз выйдет победителем из дуэли с Колиньи, поскольку бывший архиепископ Реймский был грозным фехтовальщиком. В этом случае герцог не рискнет остаться в Париже и покинет свой дворец, а потому, если книготорговец привезет Фронсака, его можно будет поместить в подвал дворца Клиссон и там допросить.

Напротив, если Гиз проиграет или будет убит, маркиз вернется во дворец Лианкур, и когда книготорговец вернется в Париж с Фронсаком, прикажет тому попросту избавиться от пленника.

Сразу после дуэли герцог де Гиз и в самом деле покинул Париж, уехав в замок Медон, ставший собственностью семьи с тех пор, как его приобрел кардинал Карл Лотарингский. Генрих де Гиз рассудил, что если против него начнется уголовное преследование, отсюда легче скрыться за границу.

Четырнадцатого декабря палаты парижского парламента по требованию генерального прокурора вызвали герцога де Гиза и Мориса де Колиньи. Оба противника явились, чтобы дать объяснения. Чуть позже, 26 декабря, узнав, что состояние Колиньи ухудшилось, прокурор решил, что пока нет нужды открывать дело против дуэлянтов. Оно будет закрыто, если умрет тот, кто бросил вызов.

Осторожный Гиз все-таки остался в Медоне, тогда как Колиньи перебрался в Дижон, крепость герцога Энгиенского. Раненому с каждым днем ставилось все хуже, и врачи заговорили об ампутации руки.