Двадцатое июля - Станислав Рем

Бургдорф сделал еще пару глотков и вытер рот ладонью.

— Какого же дьявола вы сюда притащились?

Штольц потрогал плечо. Пальцы моментально стали липкими. Рана продолжала кровоточить.

— Вы просили о помощи.

— Я гляжу, вам самому помощь нужна. Насколько понимаю, теперь нас ищут обоих.

— Нет. Только вас. Обо мне думают, что я сгорел.

— Вот как?.. Что ж, в таком случае нам действительно немножко везет. Среди ваших знакомых, в отличие от моих, нас вряд ли будут искать. У вас, кстати, есть какие-нибудь соображения относительного моего исчезновения из города?

— Двое моих знакомых, проживающих в Берлине, смогут помочь. Я так думаю. Точнее, надеюсь.

— Среди них есть доктор?

— Нет. Но есть ветеринар. Я у него лечил собаку.

Бургдорф тихо рассмеялся:

— Не обращайте внимания. Банальная истерика. Скоро пройдет. Однако не будем терять время. Идемте к вашему живодеру. До рассвета мы должны где-то спрятаться. Если не у него, то в другом месте. В противном случае окажемся в живодерне папаши-Мюллера.

* * *

Прошедшая ночь превратилась для Геббельса в один сплошной кошмарный сон. Ему снилось, будто люди Гиммлера вскрыли в его кабинете сейф и извлекли оттуда серый конверт. Снилось, будто «Фермер», протянув руку, берет пакет. Вскрывает его. И, постоянно поправляя пенсне, с трудом разбирая каждую фразу, читает написанное. А он, Геббельс, единственный и верный последователь дела Адольфа Гитлера, сидцт, привязанный к своему же креслу, и с ужасом слушает текст собственного послания фюреру. За спиной у него стоят два автоматчика с приготовленным к расстрелу оружием.

Министр в то утро проснулся не как обычно, в половине шестого, а на час раньше. В холодном поту.

Теперь тот самый серый конверт лежал перед ним на столе.

В окно били первые лучи солнца. Пять часов утра. На столе чашка с чаем, рядом на тарелочке несколько сладких сухариков — завтрак. Впрочем, министру пропаганды было не до него.

Помощнику Геббельс строго-настрого приказал никого не впускать без его разрешения. Ему необходимо было побыть одному. Для того, чтобы спокойно вскрыть конверт и ликвидировать его содержимое. Геббельс развернул лист и прочитал первую фразу:

«Мой фюрер.

Развитие войны в последние месяцы, присутствие врага как на востоке, так и на западе наших границ, заставляют меня изложить перед вами мысли относительно военной политики рейха. При этом я как человек невоенный оставляю без рассмотрения дальнейшее течение военных операций, как бы оно ни сложилось. Судить об этом не входит в сферу моей деятельности. К тому же я не владею необходимыми данными, которые позволили бы мне прийти к правильным выводам. Поэтому я могу только констатировать факт, что события первой половины лета 1944 года значительно поколебали паши надежды. На востоке мы не смогли удержать фронт на той линии, которая считалась возможной На западе не смогли отразить вторжение англичан и американцев. Напротив, оккупированные нами ранее западные территории, являвшиеся предпосылкой наших операций на востоке, утеряны нами за небольшим исключением. Ия знаю причины, которые привели к этим тяжелым военным поражениям. Они зависят не столько от материальных условий, сколько от действий некоторых лиц…»

Последнюю фразу Геббельс так скользко написал специально. Если фюрер, прочитав его письмо, заинтересовался бы теми лицами, о которых он упомянул, то тогда можно было бы прижать всех подозреваемых. И в первую очередь министра иностранных дел Риббентропа, который с начала войны перенял на себя с согласия Гитлера часть полномочий Геббельса. Вторым в списке шел Геринг. Провалы в операциях по защите воздушного пространства рейха с каждым днем становились все более наглядными. Самолеты союзников господствовали в небе, в то время как рейхсмаршал уверял фюрера, будто его час еще не пробил. Если бы Ади не обратил внимания на предыдущую фразу, то дальнейший текст его точно должен был заинтересовать.

«…Наше преимущество в дальнейшем ходе войны заключается, на мой взгляд, в том, что нам противостоит крайне неоднородная коалиция противников. Западный и восточный вражеские лагеря разделены между собой рвом противоположных, и к тому же противоречивых интересов, которые сегодня не проявляются только потому, что обе группы движимы стремлением сначала уничтожить нас, а затем перейти крещению собственных конфликтов. Таким образом, мы имеем томно такую же ситуацию, как в ноябре 1932 года, когда наша партия была ослаблена и морально угнетена в результате тяжелых поражений, а коалиция ее противников справа и слева имела полную возможность уничтожить нас. Но не смогла этого сделать, так как в глазах наиболее влиятельной части наших врагов победа над партией повлекла бы за собой гораздо большее зло, чем победа самой партии…»

Геббельс прекратил читать, откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза.

Ему вспомнилось, как однажды он случайно встретил Гитлера в каком-то маленьком неуютном пригородном кафе, где Ади, так называли фюрера только близкие люди, коротал время с дочерью Вильгеббеля, рабочего с окраины, члена их партии. Некрасивая дура восторженно смотрела на Гитлера и все время хохотала. Шеф партии, увидев вошедшего Геббельса, вскочил, поздоровался. Рука будущего канцлера, как обычно, была вялой и влажной. Геббельсу после рукопожатия нестерпимо долго хотелось вытереть ладонь о брюки. Что он наконец незаметно и сделал. Однако после, и он помнил то ощущение по сей день, из-за чувства брезгливости он так и не смог взять той же рукой пирожное из корзинки.

Впрочем, в письме он имел в виду тридцать второй год по другой причине.

В том году подошел к концу срок полномочий президента Гинденбурга. И Гитлер решил выставить на предстоящих выборах свою кандидатуру. Однако преимущественного количества голосов они набрать так и не смогли. К тому же были запрещены военные организации нацистов — СА и СС. А Гинденбург, со второго тура, удержал-таки пост президента за собой.

Геббельс отпил из чашки чаю. К сухарикам не притронулся. Неожиданно пришла мысль: на берлинской киностудии начали снимать новую картину. Нужно туда наведаться. Наверняка в съемочных павильонах появились новенькие девичьи мордашки. Однако пора вернуться к письму.

Тридцать второй год должен был, по мнению Геббельса, очень хорошо запомниться немцам. Гинденбург пост президента выиграл, но в то же время он был вынужден отправить в отставку свой кабинет министров. Грянули выборы в рейхстаг. И снова проигрыш. Точнее, не было абсолютного большинства для того, чтобы поставить рейхстаг на колени. На 31 июля гитлеровцы набрали 13,7 миллиона голосов, а для захвата «контрольного пакета» этого было недостаточно. К осени Гитлер потерял почта два миллиона избирателей. К ноябрю, на момент проведения новых выборов, на которые намекал Геббельс в письме, национал-социалисты имели 11,8 миллиона голосов, социал-демократы — 8,1 миллиона, а коммунисты — 5,8. Теперь ни о каком перевесе в рейхстаге не могло быть и речи. Плюс к тому НСДАП попала в тяжелейший финансовый кризис. Сейчас Геббельсу припомнилось, как Гитлер подписывал долговые обязательства направо и налево. Спасти от катастрофы могли только решительные действия. И Гитлер их пытался предпринимать. Еще до начала предвыборной кампании, в начале августа, штурмовики из СА убили двух коммунистов, представив дело так, будто те, в свою очередь, убили нациста. Через две недели несколько поклонников Гитлера из Беутена забили до смерти поляка. Дело «замазать» не удалось. 22 августа всех «подельников» казнили. А 23-го по всей стране пронеслась буря протеста. Наци набирали силу. 2 октября Геббельс организовал в Потсдаме шестичасовой марш немецкой молодежи. Но положительного результата партия не получила. 6 ноября, в день выборов, Геббельс был вынужден сообщить Гитлеру, что НСДАП потеряла 34 голоса. Гитлер, вне себя от бешенства, катался тогда по полу и в истерике грыз пыльный ковер.