Самая страшная книга. Чертовы пальцы - Дмитрий Тихонов

Авдотья уронила фузею и, едва переставляя ноги, побрела через двор к телу сына. Даже сквозь усиливающийся шум в ушах Наум слышал ее причитания. Повезло рыжему, снова подумал он. У него была настоящая жизнь. У него было кого любить. У него было все. И он умер раньше, чем успел это потерять. Повезло.

Наум попытался привстать или перевернуться на бок, но ни одна мышца не отозвалась на зов. Плоть больше не принадлежала ему. Лежи, жди конца. Сейчас, сейчас пройдет. Еще немного. Небо над ним было все так же затянуто тучами, все так же беззвездно. Или это он слепнет? Проклятая ведьма! Где она, принесшая беду? Где ты, отродье горных демонов? Сдержи слово, данное Горю, оживи сына этой толстой, несчастной бабы. Разве не слышишь, как она убивается?

Авдотья действительно рыдала взахлеб, в полный голос, опустившись на колени рядом с Фролкой, выла и скулила, подобно умирающей собаке, без слов и интонаций. Поднявшийся ветер подпевал ей.

Я представлю, что она оплакивает меня, подумал Наум. Никому от этого не будет вреда, верно? Верно? Но окончательно убедить себя он не успел, потому что Авдотья вдруг заверещала. Пронзительно и тонко, будто насмерть перепуганная свинья, а потом, столь же внезапно, замолчала. Каким-то чудом, отозвавшимся новой волной боли, Науму удалось приподнять и повернуть голову.

Мальчишка вставал. Неспешно, неуверенно, совершая по одному деревянному движению за раз. Мать, всхлипывая, отползала от него, выпучив в ужасе глаза. Кажущееся нелепо коротким тело слепо шарило в воздухе – по очереди, осторожно, словно вновь учась пользоваться руками. Со скрипом открылась дверь дома, на крыльцо вышел Беляй. Голова его была запрокинута назад, рот широко распахнут из-за отвисшей нижней челюсти. Он шевелился так же, как мертвый мальчишка – шаг одной ногой, шаг другой, взмах рукой – точь-в-точь поломанная кукла на ниточках из ярмарочного балаганчика. Следом выбрался Фома, и Авдотья завизжала вновь, потому что из разрубленного живота ее мужа свисали дьявольской бахромой перекрученные канаты внутренностей, а верхняя часть туловища съехала набок и с каждым отрывистым движением постепенно сползала все ниже и ниже. Третьим шел Горь. Борода его почернела от крови, а в пальцах до сих пор был зажат злополучный нож.

Рядом с Наумом задергался Елезар. Лошади, испуганно прядая ушами, попятились в стойло. Но мертвому казаку не было до них никакого дела. Неуклюже передвигая свое непослушное тело, он присоединился к темной процессии, направлявшейся к воротам.

Когда сняли засов, из дома, наконец, показалась ведьма. Со свертком в руках – из грязного тряпья выглядывали крохотные ладошки и доносился тонкий младенческий плач, похожий на кошачье мяуканье. Если плачет, значит, живой. Значит, не задохся, пока созревал в земле на заднем дворе.

Вот дрянь, подумал Наум, ведь даже не обманула. Ни в слове не соврала. Она действительно умеет воскрешать покойников. Просто казаки возомнили, будто ведьма – гвоздь их замысла, а оказалось наоборот. Видать, для чего-то понадобился Клятым горам вождь разгромленного восстания и, поклявшиеся идти с ним до конца, верные слуги атамановы. Может, там, за хребтом, куда не дотянуться ни империи, ни её ошалевшему от безраздельной власти небесному покровителю, поднявшиеся из мертвых казаки начнут все заново? Может, на этот раз им удастся завершить начатое?

Расставаясь с жизнью посреди залитого кровью безымянного умета на восточном берегу Старшего Ягака, безбожник Наум Жила смотрел на ведьму и улыбался. Он видел ее в истинном обличье и, если б мог, возблагодарил бы Господа за то, что умирает, потому что живым никогда не познать подобной красоты. Наум не спешил. Знал, что она дождется.