Луна, луна, скройся! - Лилит Михайловна Мазикина

раз попытаешь испортить второй объект, — уверена, он выбрал это слово, чтобы указать разом наше место здесь, — и будешь ходить голышом.

Иллюстрируя свои слова, он хватает подол моей хламиды и пытается его задрать; мне удаётся отпрянуть в сторону, и его движение смазывается. Усмехаясь, охранник отпускает рубаху.

— Поняла, да?

Я киваю — немного более суетливо, чем мне хотелось бы. От удара о стенку головная боль усилилась, и я еле сдерживаю тошноту. Мне приходится подавлять огромное искушение поддаться позыву и украсить брюки этому уроду композицией из теста, сметаны и жёваных яиц, но я понимаю, что он мне такого с рук не спустит.

За что эти двое так ненавидят «волков»? И зачем они нас здесь держат? Куда-то перевозят или просто прячут?

Люция просыпается только на следующие сутки. За это время я успеваю стать невольным свидетелем того, что наша тюремщица называет «навалять в штанишки». Пока полячка возится с «волчицей», я отворачиваюсь, но запах всё равно вызывает сильную тошноту. При мне соузнице не дают ни еды, ни питья. Если они так же обращались с ней и раньше, то Шерифович грозят гастрит и обезвоживание.

Приходя в себя, Люция бормочет болезненным голосом, поминая не только тринадцать рогов дьявола, но и другие его органы. Я сижу в своём ящике и безучастно наблюдаю за тем, как она возится, пытаясь совладать со слабым и затёкшим телом. Когда «волчица», наконец, усаживается, я быстро говорю ей:

— За нами смотрят через… стеклянный глаз, — слово «камера» в цыганском звучит так же, как в других языках, а мне не хочется, чтобы тюремщики понимали что-нибудь. — Так что поменьше нецыганских слов и следи за подолом рубахи.

— А ты, похоже, не уследила, — хмыкает она. — Больно похоже на выводы из собственного опыта. Где мы?

— В трейлере.

— Спасибо, господин президент. Я бы сама не догадалась.

— Я знаю не больше твоего. Я проснулась вчера. В соседней комнате двое: мужчина и женщина. Женщина делает нам еду, мужчина охраняет. На вопросы не отвечают.

— А воду, воду женщина нам не носит? Меня сейчас очень волнует этот вопрос.

— Спроси вслух по-галицийски.

— Они галициане?

— Поляки.

— Случайно не те, что сидели в «Фехер кирай»?

— Нет. Но могут быть на их стороне. Я не знаю. Они ничего не хотят говорить, и ничего особенного не делают.

— Может быть, в гарем хотят продать? Какому-нибудь чиновнику с больной головой, — мрачно предполагает Люция.

В этот момент дверь открывается. Входит женщина с подносом. На нём теперь завтрак на двоих — два толстых омлета, сметана, скобки пшеничного хлеба — целых четыре чашки с водой и две таблетки. Я знаю, что это обезболивающее, потому что одну такую получила с ужином. Тюремщица ставит поднос на пол и тут же выходит. Люция издаёт стон.

— Ради Святой Матери, дай мне воду!

Я огрызаюсь:

— Сама возьми.

— Дура ты малолетняя, — беззлобно отвечает «волчица». — Нам сейчас надо вместе держаться. Подраться мы и на свободе успеем. Но если нам удастся убежать, то, скорее всего, только вдвоём. Давай сюда воду.

Я пою её, подавляя желание посильнее наклонить кружку и посмотреть, не захлебнётся ли она. Вряд ли меня за это убьют, но сделать заточение ещё хуже могут запросто. Иногда, например, тюремщики пытают заключённых. И насилуют — меня даже передёргивает.

Влив в Люцию аж две кружки разом, я отхожу к подносу и съедаю свой омлет, разрывая его пальцами на куски, которые обмакиваю в подсоленную сметану. Хлеб не очень свежий, и я чуть не давлюсь первым же кусочком. Решаю обойтись без него и вытираю лицо о ткань на плечах.

Подумав, я помогаю Люции вылезти из ящика и подвожу её к подносу. Она ест очень медленно, поднося ко рту крохотные кусочки омлета — они мелко дрожат в её пальцах.

Подкрепившись, Люция сама уползает в туалет. Возится там очень долго. Да, ей же приходится скованными и всё ещё дрожащими руками снимать подгузник. Когда она, наконец, появлется, трейлер вдруг заводится и трогается с места. Вскрикнув, Люция падает на пол; я сама еле удерживаюсь в положении сидя. Заглядывает женщина, хватает поднос и снова захлопывает дверь. Я чувствую себя клиентом старинной психиатрической клиники. Только смирительной рубашки не хватает. Остро мучает ощущение информационного голода, просто настоящая ломка. В нашем отсеке всё совершенно белое, и, когда в окнах начинают мелькать зелёные листья, я жадно на них смотрю — словно кино.

— На тебе тоже ремень с бляхой? — спрашивает Люция.

— Угу.

— Когда остановимся, снимем их друг с друга.

— Мы же без белья!

— Ну и что? Мы, вроде бы, одного пола. Чего стыдиться? Мне пряжкой живот натёрло. Меня это занимает больше твоего «бабьего куста».

Удивительно, но наших тюремщиков как будто совсем не интересует, что мы строим заговоры на неизвестном им языке. По-моему, их вообще ничего не интересует, кроме сохранности «объектов».

— Когда мы отсюда выберемся, я тебя вызову на поединок, — сообщаю я Люции.

— Ладушки. А пока думай о том, как мы отсюда выберемся. Именно таков приоритет задач, стоящих на повестке дня, — последнюю фразу она произнесла по-немецки, явственно при этом подражая манере говорить Ловаша Батори.

— Включи в список посещение бани, — советую я. — У меня, кажется, на голове скоро вши самозародятся.

— Это будет новое слово в истории паразитологии, — фыркает Шерифович. На этом наш диалог сам собой иссякает. Обычно говорливую Люцию очевидно мучает головная боль, да и мне таблетки не сильно помогают в этом плане.

Небо за окошками постепенно темнеет.

Из-за головной боли мне снится всякая дрянь. Проснувшись, я чувствую себя не просто слабой — разбитой. За окнами всё ещё — или уже снова — темно, и в отсеке тоже. Трейлер стоит.

— Люция, ты спишь? — зову я.

— Уже минут пять, как нет. А что?

— Знаешь, я ведь тебя почти поймала.

— … сказала мышка в когтях у кошки, — слабо усмехнулась «волчица». — Тебя расстановка сил в ресторане не смущала?

— Нет. У окон и дверей стояли солдаты, приведённые Тотом. Правой рукой императора Батори.

Люция обдумывает эту весть.

— В любом случае, тебе просто повезло наткнуться на моих парней и одурачить их. Иначе искала бы ты до второго пришествия.

— Да ну? Мне казалось, что найти вампира, который признает, что его заставили поклясться на крови кое в чём, не так трудно. Теперь упыри не скрываются.

— Догадливая! Только знаешь, сколько кровососов обитает в Будапеште? Так что если не до второго пришествия искала бы, то до морковкиного заговения.

Трейлер поставили под деревом, и ветки неприятно шебуршат по стеклу и