Игра в классики - Хулио Кортасар

— Не больно-то и надо, — сказала Талита. — «Со свежими круассанами», вы только подумайте.

— Овехеро тоже хорош! — сказал Травелер. — «В одной французской книге»! Че, не хватало только, чтоб они тебя соблазняли бананом. Удивляюсь, как ты не послал их к чертовой матери.

Вот как было дело, невероятная гармония все длилась, и не было слов, чтобы ответить на доброту этих двоих, которые там, внизу, смотрели на него и разговаривали с ним из клеток классиков, потому что Талита, не отдавая себе отчета, стояла на третьей клетке, а Травелер поставил одну ногу на шестую, и потому единственное, что он мог сделать, — слегка помахать им правой рукой в робком приветствии и смотреть на Магу и Ману, думая о том, что встреча все-таки произошла, хотя длилась она только это мгновение, невыносимо сладостное, когда, может быть, лучше всего было бы, без отговорок и сомнений, чуть-чуть наклониться вперед и дать себе уйти, бац — и все кончено.

* * *

(-135)

— Я тут освежил в памяти кое-какие понятия в связи с приездом Адгаль. Как тебе кажется, если я приведу ее как-нибудь в Клуб? Этьен с Рональдом будут от нее в восторге, она же сумасшедшая.

— Приведи.

— Тебе она бы тоже понравилась.

— Почему ты говоришь так, как будто я уже умер?

— Не знаю, — сказал Осип. — Правда, не знаю. Просто у тебя лицо такое.

— Сегодня утром я рассказывал Этьену свои сны, некоторые были прекрасны. А сейчас они перемешались с другими воспоминаниями, пока ты тут так прочувственно живописал похороны. Должно быть, и правда волнующее мероприятие, че. Это так странно, быть одновременно в трех местах, но сегодня вечером со мной так и было, возможно под влиянием Морелли. Да, да, я тебе расскажу. Я даже думаю, в четырех местах одновременно. Я приблизился к вездесущности, а оттуда — прямо в безумие… Ты прав, я, видимо, так и не познакомлюсь с Адгаль, свихнусь гораздо раньше.

— Дзен как раз предполагает возможность предощущения вездесущности, это как раз то, что ты сегодня почувствовал, если ты действительно что-то почувствовал.

— Да еще как ясно, че. Сразу в четырех местах: во сне, который мне приснился утром и в котором я продолжаю пребывать, он меня не отпускает. Потом какие-то разборки с Полой, которые я опускаю, дальше — твои животрепещущие описания похорон мальчика, а сейчас я отдаю себе отчет в том, что одновременно еще и разговаривал с Травелером, моим другом из Буэнос-Айреса, которому за всю его долбаную жизнь удалось понять одно мое стихотворение, которое начиналось так, вот послушай: «Мне приснилось, что я водолаз, что залез головой в унитаз». Это легко, если ты немного сосредоточишься, то тоже поймешь. Когда просыпаешься, отголоски рая, который ты видел во сне, свисают с тебя, подобно волосам утопленника: тебя вот-вот вытошнит, ты чувствуешь тревогу, зыбкость всего сущего, его фальшь и особенно бесполезность всего и вся. Ты падаешь куда-то внутрь себя, и когда чистишь зубы, то и правда чувствуешь себя водолазом унитазов, потому что белая раковина всасывает тебя, ты соскальзываешь в ее отверстие вместе с зубным налетом, соплями, грязью, перхотью, слюной и надеешься выйти из этого потока другим, таким, которым ты был до того, как проснулся, и ты еще чувствуешь его в себе, он еще жив в тебе, это ты сам и есть, но это уже покидает тебя… Да, ты на какой-то момент падаешь внутрь себя, пока бодрствование не выставит защиту — о боже, что за дивное выражение, что за язык — и не остановит это падение.

— Типично экзистенциалистские рассуждения, — оборвал его Грегоровиус.

— Разумеется, но все зависит от дозы. Меня и вправду засасывает в унитаз, че.

(-70)

— Какой ты молодец, что пришел, — сказала Хекрептен, заваривая свежий мате. — Дома тебе уж всяко лучше, совсем другая обстановка, здесь все как ты любишь. Тебе надо взять два-три дня выходных.

— Я уже думал об этом, — сказал Оливейра. — И не только об этом, старушка. Твои пирожки просто объедение.

— Как я рада, что они тебе понравились. Только не ешь много, а то желудок расстроится.

— Ничего страшного, — сказал Овехеро, закуривая сигарету. — Устроите себе сейчас хорошую сиесту, а вечером уже будете в состоянии выложить мне за покером всех королей и тузов.

— Сиди и не двигайся, — сказала Талита. — Просто невозможно, ты ни минуты не можешь усидеть на месте.

— Моя супруга очень недовольна, — сказал Феррагуто.

— Возьми еще пирожок, — сказала Хекрептен.

— Не давайте ему ничего, кроме соков, — приказал Овехеро.

— Государственная корпорация практикующих докторов наук, представляющих каждый свое научное учреждение, — пошутил Оливейра.

— Я серьезно, че, ничего не ешьте до завтрашнего утра, — сказал Овехеро.

— Вот этот, тут побольше сахарной пудры, — сказала Хекрептен.

— Попытайся уснуть, — сказал Травелер.

— Че, Реморино, встань у дверей и проследи, чтобы номер восемнадцать ему не надоедал, — сказал Овехеро. — Его что-то совсем зашкалило, только и говорит о каком-то пистолете с рукояткой.

— Если хочешь поспать, я опущу жалюзи, — сказала Хекрептен. — Так будет не слышно радио дона Креспо.

— Нет, оставь так, — сказал Оливейра. — Там, кажется, поют что-то из Фалу.[565]

— Уже пять, — сказала Талита. — Ты не хочешь немного поспать?

— Лучше поменяй ему компресс, — сказал Травелер. — Сразу видно, ему от него легче.

— Да он и так весь компрессами облеплен, — сказала Хекрептен. — Хочешь, я сбегаю куплю «Нотисиас графикас»?

— Давай, — сказал Оливейра. — И пачку сигарет.

— Наконец засыпает, — сказал Травелер. — Но уж теперь он проспит всю ночь, Овехеро дал ему двойную дозу.

— Веди себя хорошо, сокровище мое, — сказала Хекрептен. — Я скоро вернусь. А вечером приготовлю тебе жаркое из вырезки, хочешь?

— С овощным салатом, — сказал Оливейра.

— Дыхание стало ровнее, — сказала Талита.

— И сделаю тебе сладкий рис с молоком, — сказала Хекрептен. — Ты так плохо выглядел, когда пришел.

— Я ехал в битком набитом трамвае, — сказал Оливейра. — Ты же знаешь, что это такое — площадка трамвая в восемь утра, да еще в такую жару.

— Ты и правда веришь, что он будет спать, Ману?

— В той мере, в какой я осмеливаюсь в это поверить, да.

— Тогда пошли к директору, который ждет нас, чтобы уволить.

— Моя супруга очень недовольна, — сказал Феррагуто.