Дипломатия - Генри Киссинджер

Нация, побежденная в войне и частично оккупированная иностранными войсками, имеет, в сущности, два выбора. Она может бросить вызов победителю в надежде сделать претворение в жизнь условий мира слишком болезненным; либо она может сотрудничать с победителем, накапливая силы для новой конфронтации в будущем. Обе стратегии имеют свои риски. После военного поражения сопротивление ведет к пробе сил в момент наибольшей слабости; коллаборационизм несет в себе риск деморализации, поскольку политика, которая взывает к победителю, также содержит тенденцию смущать общественное мнение среди побежденных.

До Штреземана Германия следовала политике сопротивления. Конфронтационная тактика помогла ей устоять во время рурского кризиса, но обиды Германии вряд ли были утолены после ухода Франции из Рура. Странно, но возврат Эльзаса и Лотарингии Франции под сомнение не ставился. Однако перекройка германских границ с передачей Польше значительных участков германской территории вызывала страстное противодействие националистического характера. В итоге широко распространилось давление с целью снятия ограничений на германскую военную мощь. И в Германии существовал почти единодушный консенсус в отношении того, что репарационные требования союзников чрезмерно завышены.

В отличие от националистов, Штреземан понимал, что, независимо от степени непопулярности Версальского договора — действительно, независимо от той степени, с какой ненавидел его он сам, — ему была нужна британская и, в какой-то мере, французская помощь, чтобы сбросить с себя его наиболее обременительные положения. Достигнутое в Рапалло взаимопонимание оказалось тактически полезным, чтобы ослаблять западные демократические страны. Но поскольку Советский Союз был доведен до нищенского существования, лишен возможности содействовать германскому экономическому возрождению и слишком изолирован, чтобы оказывать помощь и поддержку в большинстве случаев дипломатической конфронтации, реальный эффект от этой договоренности смог бы проявиться только после того, как Германия станет достаточно сильной, чтобы бросить открытый вызов версальскому урегулированию. Более того, для восстановления экономической мощи требовались иностранные займы, получить которые в атмосфере конфронтации Германии было бы крайне затруднительно. Таким образом, штреземановская «политика выполнения» отражала в первую очередь его реалистическую оценку потребностей германского политического и экономического восстановления: «Главная военная слабость Германии, — писал он, — точно объясняет пределы, определяет характер и методы германской внешней политики»[365].

И хотя «политика выполнения» обязательств базировалась на реалистическом подходе, этого товара в послевоенной Германии было не более (особенно в консервативных кругах), чем в те времена, когда политика консерваторов весьма сильно способствовала началу Первой мировой войны. Окончание войны, в то время как германские войска находились на территории стран Антанты, позволило лицам, ответственным за участие Германии в войне, избежать последствий за свое безрассудство и взвалить вину за это на своих более умеренных преемников. Ллойд Джордж предвидел подобный результат, когда 26 октября 1918 года докладывал военному кабинету относительно первых попыток Германии договориться о мире:

«Премьер-министр заявил, что индустриальная часть Франции опустошена, а Германия этой участи избегла. В первый момент, когда мы оказались в состоянии отхлестать бичом Германию по спине, она заявила: «Я сдаюсь». Встал вопрос, не следует ли продолжать хлестать ее, как она отхлестала Францию»[366].

Коллеги его, однако, посчитали, что Великобритания слишком истощена, чтобы следовать подобным курсом. Министр иностранных дел Остин Чемберлен устало заметил, что «месть сегодня обходится слишком дорого»[367].

Как и предсказывал Ллойд Джордж, новая Веймарская республика была с самого начала осаждена националистическими агитаторами, несмотря на то, что ей удалось получить гораздо более льготные условия мира, чем те, которые могло бы получить высшее военное руководство. Демократические государственные деятели новой Германии так и не были по достоинству оценены за то, что сохранили основы своей страны при таких трудных обстоятельствах. В политике, однако, бывает мало наград за уменьшение ущерба, так как весьма редко удается доказать, что последствия могли бы быть еще хуже.

Точно так же, как позже, два поколения спустя, понадобился американский президент-консерватор, чтобы затеять открытие Америкой Китая, точно так же лишь такой руководитель с безупречным консервативным прошлым, как Штреземан, мог задуматься о том, чтобы положить в основу немецкой внешней политики сотрудничество, каким бы оно двусмысленным ни было, для претворения в жизнь ненавистного версальского урегулирования. Сын торговца пивом, Штреземан родился в Берлине в 1878 году и построил свою политическую карьеру на следовании идеям Национал-либеральной партии, отражающей интересы консервативных буржуазно-деловых кругов. Он стал ее лидером в 1917 году[368]. Большой любитель застолий, он увлекался литературой и историей, и его беседы были часто насыщены ссылками на немецкую классику. Тем не менее, его ранние представления о внешней политике отражали консервативные прописные истины. К примеру, он был убежден в том, что Германию втянула в войну завистливая Великобритания, стремившаяся сохранить свое собственное господство.

Еще в 1917 году Штреземан отстаивал обширные завоевания и на западе, и на востоке, как, впрочем, и аннексию французских и британских колониальных владений в Азии и Африке. Он также поддерживал неограниченную подводную войну, пагубное решение, которое вовлекло в войну Америку. Но то что инициатором «политики выполнения» стал человек, называвший Версальский договор «величайшим надувательством в истории»[369], кажется странным поворотом истории только тем, кто считает Realpolitik неспособной научить пониманию преимуществ умеренности.

Штреземан оказался первым послевоенным германским лидером — и единственным демократическим лидером, — который использовал геополитические преимущества, полученные Германией в результате версальского урегулирования. Он понял, по сути, непрочный характер франко-английских отношений и воспользовался этим, чтобы углубить разрыв между союзниками военных лет. Он с умом обратил в свою пользу страх британцев перед катастрофическим ослаблением Германии по отношению к Франции и Советскому Союзу. Один официальный британский аналитик охарактеризовал Германию как жизненно важный бастион на пути распространения большевизма, привлекая аргументы, свидетельствовавшие о том, что «политика выполнения» делает успехи. Германское правительство «поддерживалось большинством национальной ассамблеи, является подлинно демократическим, намерено наилучшим способом выполнить требования мирного договора и заслуживает откровенной поддержки со стороны союзников». Если не будет британской поддержки, Германия «неизбежно потянется в сторону большевизма в настоящее время, а в конечном счете, возможно, вновь станет абсолютной монархией»[370].