Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров - Сергей Анатольевич Смирнов

к мачте которого был привязан настоящий великан в рыцарских латах и белом плаще, а над ним среди туч мелькали всадникитамплиеры, сражавшиеся с безобразным воинством. И от ударов рыцарей валились в море с облаков хвостатые бестии и тела в епископских одеяниях. Потом вдруг оказывалось, что море полно до самых туч не водой, а дерьмом, и я в нем болтаюсь по самую шею, вроде поплавка. И вот, задрав голову, я увидел стол, ломившийся от блюд, а у стола, на парчовом ложе, возлежал надо мной Лев Кавасит, который, наконец повернув голову и заметив меня, добродушно улыбнулся и протянул мне руку, чтобы вытащить меня из колыхавшихся нечистот.

Как раз в эти мгновения чеканный глас произносил такие слова:

"Дав руку мне, чтоб я не знал сомнений,

И обернув ко мне спокойный лик,

Он ввел меня в таинственные сени.

Там вздохи, плач и исступленный крик,

Во тьме беззвездной были так велики..."

И вдруг рука Льва Кавасита превратилась в ужасную мохнатую лапищу, и та бесовская лапища вместо меня ухватила сразу за обе руки Фьямметту и потащила ее вовсе не к столу с яствами, а прямо в разверзстый зев адского вертепа.

Все никчемные богатства моей памяти я готов был тут же признать за фальшивый блеск бессмысленных сновидений, все, кроме одного дорогого мне лика. Все, что я помнил, безо всякого сожаления я был готов вернуть Морфею, кроме образа моей Фьямметты, кроме ее прекрасных глаз.

"...Что поначалу я в слезах поник,

-продолжал неведомый голос.

Обрывки всех наречий, ропот дикий,

Слова, в которых боль, и гнев, и страх..."

Я содрогнулся, увидев, как бедная Фьямметта исчезает в адской пропасти и невольно вскрикнул:

-Нет!

Теперь уже бескрайнее море боли охватило меня и подняло на самой высокой и гневной волне.

-Мессер, он уже очнулся,- послышался совсем рядом тихий и милосердный шепот.

-Надо дать ему воды, святой отец,- приглушенно, но при том и подобно рокочущему в отдалении грому, произнес в ответ тот самый глас, который спас меня уже, по всей видимости, дважды.

-Вот, мессер, я уже поставил,- снова послышался первый голос, и моего лба коснулась мягкая и теплая ладонь.- Сын мой, позвольте приподнять вам голову.

Последние слова были уже несомненно обращены ко мне, и я, с трудом разлепив веки, увидел перед собой мутное облако, вскоре принявшее определенные очертания. Надо мной стоял, склонившись, тот самый священник, который сопровождал загадочного человека при его опасной миссии на место побоища.

Глоток воды в один миг смыл с моей души власть тягостных сновидений.

-Как вы себя чувствуете?- ласково улыбаясь, спросил священник.

-Жив, слава Богу,- преодолевая боль в груди, ответил я.- Вашими молитвами, святой отец.

-Слава Богу!- искренне обрадовался священник и быстро перекрестился.

-Раз до сих пор кровь ртом не пошла, значит будете жить, доблестный юноша,- раздался за его спиной тот самый властный глас.

У священника на лице появилось растерянное выражение, и он невольно посторонился.

Теперь надо мной возвышался мой главный спаситель собственной персоной. Капюшон его траурного балахона был откинут на спину, и я смог наконец рассмотреть его благородные черты. На вид незнакомцу было лет сорок пять или даже пятьдесят. Линии его довольно узкого лица были очень резки и словно высечены из белого мрамора рукою самого искусного и уверенного в своем резце римского ваятеля, который вплоть до этой фигуры запечатлевал в камне только императоров и непобедимых полководцев. Высокий, с продольными неровностями лоб несомненно свидетельствовал о ранней старческой мудрости; сжатые, прямые губы и подобный тарану подбородок - о непоколебимой воле и, вероятно, известном деспотизме характера; выдающийся нос с горбиной - о последовательности устремлений, выходящей в упрямство. Взгляд его глубоко посаженных глаз был столь проникновенен, повелителен, но одновременно скорбен и полон такого искреннего сострадания, что как бы и усиливал, и, напротив, разом оправдывал все неумеренности грозного характера.

-Я рад приветствовать вас, доблестный воин!- чересчур торжественно, но при том безо всякой насмешки произнес незнакомец.- Надеюсь, вы уже готовы представиться, а потому я с удовольствием сделаю это первым. К вашим услугам, благородный юноша, не кто иной, как Данте Алигьери, гражданин благословенной Флоренции, который, подобно одному из пророков, был изгнан из нее за то, что, может быть, любил ее немного больше, чем правители, способные не к любви, а лишь к заключению брачного контракта, и желал ее процветания и благополучия немного больше, чем здешние торговцы, отдающие предпочтение лишь процветанию своих желудков и кошельков.

-Ах, мессер, мессер!- не выдержав, запричитал священник, качая головой.- Что же вы тут такого наговорили!

Не дав мессеру Алигьери продолжить свою речь, он подскочил к ложу, на котором я был распростерт, и, касаясь указательным пальцам своих губ, торопливо осведомил меня:

-Сын мой, не забывайте, что мессер спас вас от смерти, но ему самому грозит смерть в этом городе. Он находится в пожизненном изгнании по приговору суда, и никто не должен знать, что ему удалось на краткий срок проникнуть во Флоренцию.

-Следом за мной не узнает никто, клянусь честью,- пообещал я и поспешил спросить о главном.- Но где Фьямметта?

-Ваша Дама под надежной защитой,- очень убедительно ответил мне мессер Алигьери.- Полагаю, теперь она тщательно принаряжается, чтобы во всем блеске показаться своему спасителю. Вы так отважно сражались за нее с несметным числом врагов, что отказать вам в помощи было бы для меня бесчестьем перед самой Флоренцией.

-Услышав шум, я первым выглянул в маленькое окошко и увидел это ужасное нападение на вас,- тут же сообщил и о своей лепте мягкосердечный священник.- Ах, когда же наконец запретят эти отвратительные, празднества, эти языческие буйства! И вот скажу вам, сын мой, я прямотаки хватал мессера за одежду, так боялся, что дело добром не кончится для всех нас. Но мессер, скажу я вам, двинулся на них, прямо как Давид на Голиафа. И все обошлось, хвала Провидению.

-Обошлось, если не считать, что юному Патроклу пустили кровь в трех местах на голове и сломали пару ребер,- совсем не шутя, тем же важным тоном уточнил мессер Алигьери.- Когда вы бились с этими дьяволами, доблестный рыцарь Роланд, мне вдруг представилось, что именно в таком положении, посреди тесного дворика, и мне самому некогда пришлось отстаивать честь моей прекрасной Флоренции. То был такой же неравный бой. Но каково же ваше имя, мой отважный друг?

-Мессер, называйте меня Джорджио, пока просто Джорджио,- ответил я.- Вы, мессер, открыли мне свое имя в положении весьма для вас опасном и тем