Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов - Винсент Ван Гог

Затем, в лечебнице меня уже знают, и, если это вновь случится со мной, все пройдет тихо, а в лечебнице поймут, что нужно делать. Я не имею желания лечиться у других врачей и не ощущаю в этом надобности.

Единственное мое желание – иметь возможность самому зарабатывать деньги, которые я трачу.

Конинг написал мне очень хорошее письмо, сообщив, что они с другом, вероятно, приедут на юг и надолго останутся со мной. Это ответ на мое письмо, написанное ему несколько дней назад. Я больше не осмеливаюсь приглашать сюда художников, после того, что случилось со мной: они рискуют потерять голову, как я. Это относится и к де Хану с Исааксоном.

Пусть едут в Антиб, Ниццу, Ментон, – пожалуй, так будет здоровее.

Мне написали также мать с сестрой: последняя очень расстроена из-за больной, за которой ухаживает. Дома очень довольны тем, что ты женишься.

Знай, что не стоит слишком беспокоиться обо мне, растравлять себя.

Вероятно, все должно идти своим чередом, и мы не очень-то изменим нашу судьбу мерами предосторожности.

Еще раз: давай принимать нашу судьбу такой, какова она есть. Сестра пишет мне, что твоя невеста поживет с ними. Очень хорошо. Ну вот, жму тебе руку от всего сердца, давай не отчаиваться. Верь мне.

Горячий привет Гогену, надеюсь, он мне напишет, я также напишу ему.

Отправь следующее письмо по адресу: площадь Ламар-тина.

750. Br. 1990: 754, CL: 579. Тео Ван Гогу. Арль, вторник, 19 марта 1889

19 марта.

Дорогой брат,

в твоем сердечном письме, как мне показалось, скрыто столько братской тревоги, что я счел своим долгом нарушить молчание. Я пишу тебе с полной ясностью в мыслях, не как безумец, а как брат, которого ты знаешь. Вот как все было: несколько человек направили мэру (кажется, его зовут Тардье) петицию (более 80 подписей), заявив, что я не имею права жить на свободе или что-то в этом духе.

Тогда комиссар полиции или главный комиссар вновь приказал посадить меня под замок.

И вот я уже давно в палате для буйнопомешанных, под замком, с охранниками, притом что моя виновность не доказана и вообще недоказуема.

Само собой, в глубине души мне есть что ответить, и немало. Само собой, я не стану злиться, и мне кажется, что в этом случае извиняться – значит признавать вину.

Только предупреждаю насчет моего освобождения: во-первых, я этого не требую, уверенный, что все обвинения рассыплются.

Я лишь говорю, что добиться моего освобождения будет нелегко. Если бы я не сдержал негодования, меня тут же сочли бы опасным безумцем. Давай терпеливо ждать, тем более что сильное волнение лишь ухудшит мое состояние.

Если через месяц, однако, ты не получишь известий от меня, действуй – но пока я не напишу, жди.

Прошу тебя, не вмешивайся и не ввязывайся в это дело.

Предупреждаю тебя: возможно, от этого все лишь усложнится и запутается.

К тому же ты поймешь, что я могу быть совершенно спокоен, но легко впадаю в состояние перевозбуждения от новых нравственных переживаний.

Как ты можешь себе представить, это было для меня ударом дубины по голове – когда я узнал, что здесь столько трусов, готовых сообща накинуться на одного, причем больного.

Ну что же. Тебе для сведения: что до моего морального состояния, то оно сильно пошатнулось, но все же я обрел некоторое спокойствие и не злюсь. Впрочем, после неоднократных приступов мне приличествует смирение.

Итак, я запасаюсь терпением.

Главное – не устану повторять, – ты также должен сохранять хладнокровие. Пусть ничто не вредит твоим делам. После твоей женитьбы мы во всем разберемся, а пока, право же, спокойно оставь меня здесь. Уверен, г-н мэр и комиссар – скорее друзья и сделают все возможное, чтобы уладить дело. Здесь не так уж плохо, вот только мне недостает свободы и других вещей. Впрочем, я сказал им, что мы не в состоянии нести расходы. Переезд потребует расходов[96], а между тем я уже 3 месяца не работаю, и, заметьте, я мог бы работать, если бы они не раздражали меня и не стесняли.

Как поживают мать и сестра? Мне нечем больше развлечься – запретили даже курить, что, однако, разрешено другим больным, – мне нечего больше делать, и я днем и ночью думаю обо всех, кого знаю.

Вот жалкое положение! И все это, так сказать, без толку.

Не скрою, я предпочел бы сдохнуть, чем причинять и испытывать столько затруднений. Что тут сказать: страдать, не жалуясь, – вот единственный урок, который стоит вынести из жизни.

Если сейчас, посреди всего этого, я должен возобновить занятие живописью, мне понадобятся моя мастерская и мебель – если мы их потеряем, то уже не сможем позволить себе новые.

Быть вынужденным снова жить в гостинице – моя работа, как ты знаешь, этого не терпит, мне нужна твердая почва под ногами. Если эти здешние господа возмущаются мной, то я возмущаюсь ими – пусть полюбовно возместят мне ущерб вместе с процентами, ведь они обязаны вернуть мне то, что я потерял по их вине, из-за их невежества.

Если, скажем, я навсегда останусь умалишенным, чего, конечно, нельзя исключать, со мной придется обращаться по-другому, вернуть мне свежий воздух, мою работу и т. д.

Тогда я, право же, смирюсь. Но пока до этого не дошло, и если бы я обрел спокойствие, то уже давно бы поправился. Они бранят меня – мол, я курил и пил; пусть.

Но что тут сказать – они, со всей их трезвостью, приносят мне лишь новые несчастья. Мой дорогой брат, лучше всего, пожалуй, смеяться над нашими маленькими горестями, а порой и над большими, теми, что случаются в жизни человека. Отнесись к этому как мужчина и следуй прямо к своей цели. В современном обществе мы, художники, – всего лишь разбитый кувшин. Как я хотел бы выслать тебе мои картины – но всё под замком, везде полиция и охрана. Не добивайся моего освобождения, это устроится само, но все же предупреди Синьяка, чтобы он не вмешивался, ибо тогда он сунет руку в осиное гнездо; больше не буду писать об этом. Мысленно горячо жму тебе руку, передавай привет своей невесте, матери и сестре.

Я прочту это письмо, как оно есть, г-ну Рею, который не несет за это ответственности, так как сам был болен, – он наверняка напишет тебе сам. Мой дом закрыла полиция.

Смутно припоминаю, что от тебя приходило заказное письмо, за которое меня заставили расписаться, но я не пожелал его брать, столько сложностей вышло из-за подписи; с тех пор я о нем не слышал.

Объясни Бернару, что я не мог ему ответить; написать письмо – это целая история: теперь сделать это не проще, чем в тюрьме. Скажи, пусть спросит совета у Гогена, но крепко пожми ему руку от моего имени.