Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов - Винсент Ван Гог

Теперь ты понимаешь, что, если алкоголь и стал одной из главных причин моего безумия, оно наступало очень медленно и будет отступать так же медленно – если, конечно, отступит. Если дело в курении, то же самое.

Я бы надеялся только, что это – выздоровление… Ужасный предрассудок некоторых в отношении алкоголя, они даже гордятся тем, что никогда не пили или не курили. Нам уже советовали не лгать, не воровать, не совершать других преступлений, тяжких или нет, однако это становится слишком сложно – обладать одними лишь добродетелями в обществе, где мы безусловно укоренены, будь оно хорошим или дурным.

Уверяю тебя, что в эти странные дни, когда многое мне кажется необычным, ибо мой мозг возбужден, я вовсе не питаю ненависти к папаше Панглоссу.

Но ты окажешь мне услугу, если открыто поговоришь обо всем этом с гг. Салем и Реем.

По-моему, если платить семьдесят пять франков в месяц за пансион, можно поместить меня в лечебницу так, чтобы я имел все необходимое.

Затем, я очень желал бы, если к этому нет препятствий, иметь возможность выходить днем, чтобы заниматься рисунком или живописью. Поскольку здесь я выхожу каждый день и надеюсь, что так и будет дальше.

Предупреждаю, что, если придется платить больше, я буду не так рад. Общество других больных, как ты понимаешь, мне совсем не в тягость, – напротив, оно помогает отвлечься.

Обычная пища прекрасно подходит мне, особенно если мне будут давать, как и здесь, чуть больше вина, чем полагается, – например, пол-литра вместо четверти.

Что до отдельного помещения, надо узнать, каковы правила в таком заведении. Знай, что Рей перегружен работой, перегружен. Если он или г-н Саль напишут тебе, лучше сделать в точности так, как они скажут.

Друг мой, нужно смириться наконец с недугами нашего времени – прожив много лет в относительно добром здравии, мы непременно должны заполучить их, рано или поздно. Что до меня, ты хорошо понимаешь: я не выбрал бы безумия, если бы мог выбирать, но, заболев единожды, второй раз его уже не подхватишь. Однако в придачу ко всему у меня, пожалуй, будет утешение – возможность немного заниматься живописью. Как ты сумеешь извернуться и не говорить жене о Париже и о куче всего другого ни слишком хорошо, ни слишком плохо? Чувствуешь ли ты себя заранее способным всегда и во всех отношениях сохранять меру?

Мысленно крепко жму руку; не знаю, буду ли писать тебе очень-очень часто, так как не каждый мой день достаточно ясен, чтобы писать сколь-нибудь связно. Твоя доброта ко мне сегодня кажется еще громаднее, чем всегда.

Не могу объяснить тебе, как я ощущаю ее, но, уверяю, это доброта высокой пробы, и если ты не видишь ее плодов, дорогой брат, не огорчайся: твоя доброта останется с тобой. Перенеси эту привязанность на жену насколько сможешь.

Если мы будем переписываться чуть реже, ты увидишь: если она такова, какой мне кажется, то станет утешением для тебя. Я надеюсь на это.

Рей – славный малый, до ужаса усердный работник, всегда в делах. Что это за люди – нынешние врачи!

Если увидишь Гогена или будешь ему писать, передавай горячий привет от меня.

Буду очень рад получить от тебя какие-нибудь известия о матери и сестре, и если у них все хорошо, попроси их, право же, не слишком расстраиваться из-за этой моей истории – хоть я относительно несчастен, впереди у меня, быть может, еще годы обычной жизни. Это такой же недуг, как любой другой, и у всех, кого мы числим в друзьях, что-нибудь да есть. Обязательно ли об этом говорить? Мне жаль, что я причинил беспокойство г-ну Салю, Рею и особенно тебе, но что тут сказать – разум мой не настолько тверд, чтобы браться за былое, так что больше не следует устраивать публичных сцен, и, конечно, сейчас, слегка успокоившись, я отлично понимаю, что был нездоров морально и физически. А люди были добры ко мне – те, кого я помню, и остальные, – словом, я причинил беспокойство, и, будь я в нормальном состоянии, этого бы не случилось. Прощай, пиши, когда сможешь.

764. Br. 1990: 768, CL: W11. Виллемине Ван Гог. Арль, между воскресеньем, 28 апреля, и четвергом, 2 мая 1889

Дорогая сестра,

твое сердечное письмо очень тронуло меня, особенно потому, что ты, как я узнал, вернулась для ухода за мадам Дюкен.

Конечно, рак – жуткая болезнь, что до меня, я всякий раз вздрагиваю, видя больного им. На юге он встречается нередко, хотя зачастую это вовсе не тот неизлечимый, смертельный рак, а лишь раковые абсцессы, от которых временами излечиваются. Так или иначе, ты ведешь себя очень храбро, сестра, стойко переживая свою Гефсиманскую ночь. Я же чувствую себя не столь храбрым, когда думаю обо всем этом, и ощущаю себя неуклюжим, нескладным и неловким в таких делах. Если правильно помню, на этот счет есть голландская пословица: het zijn de slechtste vruchten niet waaraan de wespen knagen[99].

Это подводит меня к тому, что я хотел сказать: каждую весну плющ любит виться вокруг старых, лишенных сучьев ив, плющ любит ствол старого дуба – так же и рак, загадочное растение, часто привязывается к людям, чья жизнь была сплошь пылкой любовью и преданностью. Как ни страшны эта тайна и эти страдания, перед нами священный ужас, и в нем, пожалуй, найдется нечто нежное и пронзительное: так на старой соломенной крыше мы видим обильно растущий мох. Я, однако, ничего не знаю об этом и не смею ничего утверждать.

Недалеко отсюда есть очень, очень старая могила, старше Христа, и на ней написано: «Благословенна будь Тебе, дочь Телуи, жрицы Осириса, никогда ни на что не жаловавшаяся»[100]. Я невольно подумал об этом, когда в предыдущем письме ты сказала, что больная, за которой ты ухаживаешь, ни на что не жалуется.

Мать, должно быть, довольна женитьбой Тео, он написал мне, что она кажется помолодевшей. Я очень рад. Он тоже очень доволен своим брачным опытом и значительно приободрился.

Он почти не строит иллюзий, проявляя редкую силу характера, принимая вещи такими, какие они есть, и не разглагольствуя на тему добра и зла. И он совершенно прав – что мы знаем о том, что делаем?

Я отправлюсь, не меньше чем на 3 месяца, в лечебницу Сен-Реми, неподалеку отсюда.

Всего у меня было 4 серьезных кризиса, когда я вовсе не понимал, что говорю, чего хочу, что делаю.

И это не считая того, что ранее я 3 раза падал в обморок без видимых причин и совершенно не помнил, что ощущал в те минуты.

Это довольно серьезно, хотя с тех пор я заметно успокоился и нахожусь в прекрасной физической форме. Пока я не чувствую себя способным снова снять мастерскую. Однако я работаю и только что написал два вида лечебницы. Один из них – зал, очень длинный зал, ряды кроватей с белыми занавесями, за которыми шевелятся больные.