Падение Берлина. 1945 - Энтони Бивор

Мероприятия по эвакуации в Берхтесгаден (операция "Зераглио") ускорялись всеми возможными мерами. Была создана специальная команда. Адмирал фон Путкамер, адъютант Гитлера по военно-морскому флоту, получил задание уничтожить все официальные бумаги фюрера, находящиеся в Бергхофе. Юлиус Шауб, личный адъютант Гитлера, который ранее занимался оформлением документов в рейхсканцелярии, должен был сжечь всю его частную корреспонденцию. Двоих из четырех секретарш фюрера уже отослали на юг. Доктор Морель, который, по-видимому, трясся от страха, договорился, чтобы он также был принят в эту команду. С собой он захватил портфель, набитый записями о медицинском освидетельствовании Гитлера.

До разведслужб западных союзников доходила и более экстравагантная информация о путях эвакуации из Берлина. Государственный департамент США предупредил свое посольство в Мадриде, что "нацистские лидеры планируют вылететь в Японию через Норвегию. До Норвегии они якобы долетят на "Хейнкеле-177С", где их уже будут ожидать специальные самолеты — возможно, "викинги" — для беспосадочного полета в Японию"[673]. Имелись данные и о том, что испанские нацисты разрабатывают планы отправки в Германию подводных лодок, загруженных продовольствием. Причем на обратном пути они должны были захватить с собой германских вождей. Подтверждалось и наличие госпиталей в Швейцарии, в которых также "под предлогом ранения или болезни находились граждане Германии. На самом деле, — говорилось в документе, — там скрываются важные нацистские персоны"[674]. Однако более достоверными, видимо, являлись данные, что "замаскированные немецкие самолеты продолжают переправлять в Испанию видных нацистов". Среди них был и бывший премьер-министр вишистского правительства Франции Пьер Лаваль, который был посажен в Германии на "юнкере" без опознавательных знаков и доставлен в Барселону. Франко посчитал необходимым вернуть Лаваля во Францию, хотя ряд других нацистов получили в Испании убежище.

Огромное количество людей, укрывавшихся теперь в рейхсканцелярии, вынудило обслуживающий персонал бункера держать двери внутренних помещений постоянно открытыми. Майор Фрайтаг фон Лорингхофен, прибывший в бункер вместе с генералом Кребсом, заметил, что вентиляция работает все еще хорошо. Однако в комнате, где проходило оперативное совещание, собралось примерно человек двадцать, и там практически невозможно было дышать. Все присутствующие стояли. Единственным исключением являлся сам Адольф Гитлер, сидевший в кресле. Утомленные генералы, казалось, почти спали и готовы были рухнуть на пол. Непрекращающиеся бомбардировки и артобстрелы стали причиной появления в стенах бункера многочисленных трещин. Воздух был заполнен едкой пылью. Поскольку в нижних отсеках бункера, где, собственно, и располагались апартаменты Гитлера, курить категорически запрещалось, люди, которые не могли обойтись без сигарет, поднимались на верхний уровень подземной конструкции. В то время когда на улицах города простые берлинцы стояли в очередях за скудным продовольственным пайком, здесь, внизу, кладовые ломились от запасов еды и алкоголя[675]. Огромное количество спиртного не располагало к здравым размышлениям. "В бункере, — вспоминал полковник де Мезьер, — царила атмосфера полного разложения. Здесь можно было увидеть и смертельно пьяных людей, и тех, кто продолжал работать в бешеном ритме. Никакой дисциплины практически уже не существовало"[676]. Распутство стало казаться еще более отвратительным на фоне появления в бункере осколка "семейных ценностей". Сюда вместе со своими шестью детьми прибыла фрау Геббельс. Жестокость и сентиментальность создавали в подземелье ни с чем не сравнимый контраст.

Фрайтаг фон Лорингхофен находился на верхнем ярусе бункера, когда увидел, как Магда Геббельс спускается вниз по бетонной лестнице с детьми. Она выглядела в этот момент очень "женственной". Ее дети — Хельга, Хильда, Хельмут, Хольде, Хедда и Хайде — были в возрасте от пяти до двенадцати лет. Их имена начинались с одной и той же буквы отнюдь не по морской традиции называть таким образом корабли одного класса, а потому, что эта буква была первой в имени самого фюрера (Hitler). Магда вела своих детей, словно бы в школу. Их бледные лица резко выделялись на фоне черных костюмов. Старшая дочь Хельга казалась очень расстроенной, но не плакала. Гитлер знал о принятом Геббельсом и его женой решении убить своих детей прежде, чем они сами покончат жизнь самоубийством. Это доказательство тотальной лояльности фюреру побудило последнего вручить Магде собственный золотой значок нацистской партии, который он никогда ранее не снимал со своего пиджака. На тех, кто наблюдал за прибытием в бункер семейства Геббельса, данное событие произвело отрезвляющий эффект. Теперь уже всем было известно, что эти дети будут убиты собственными родителями в качестве высшего доказательства преданности вождю партии и нации.

Во второй половине дня, истощив запасы своего гнева, Гитлер отправился в комнату Евы Браун[677]. Он распорядился позвать сюда также двух своих секретарш, Герду Кристиан и Траудл Юнге, своего австрийского диетолога Констанцию Манзиали и секретаршу Бормана Эльзу Крюгер. Гитлер сказал женщинам, что они должны срочно покинуть Берлин и выехать в Бергхоф вместе с остальным персоналом. В ответ на это Ева Браун улыбнулась и подошла к своему возлюбленному. "Вы прекрасно знаете, что я никогда не покину вас, — сказала она. — Я останусь с вами до конца". Гитлер приблизился к ней и публично поцеловал прямо в губы. Этот поступок удивил всех, кто хорошо знал фюрера. Траудл Юнге и Герда Кристиан сказали, что они также останутся здесь. Гитлер посмотрел на них с любовью в глазах. "Если бы хоть один из моих генералов был таким же храбрым, как вы…" — заметил он. После этого Гитлер раздал женщинам в качестве прощального подарка таблетки цианида.

Видимо, сразу после этого Ева Браун написала последнее письмо своей лучшей подруге, Герте Остермайер. Послание должны были отправить по адресу вместе со всеми ее ювелирными украшениями. В письме Ева давала указания, каким образом следует распорядиться драгоценностями. В основном она хотела, чтобы они помогли друзьям "удержаться на плаву", когда настанут тяжелые времена. "Извини меня, если я пишу немного сбивчиво, — продолжала Ева, — но сейчас я окружена шестью детьми Геббельса], и они не думают успокаиваться. Что еще я должна сказать тебе? Я не могу понять, как мы дошли до этого, но после всего происшедшего более невозможно верить в Бога"[678].

23 апреля пражское радио, находящееся пока под германским контролем, сообщило, что решение фюрера остаться в столице "третьего рейха" означает начало "битвы, которая определит судьбу всей Европы"[679]. Тем же утром газета 3-й ударной армии вышла под заголовком: "Родина радуется! Мы на улицах Берлина!" События последних лет произвели странную метаморфозу: национал-социализм приобрел международную окраску, тогда как интернациональный коммунизм — сделался очень патриотическим.