Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов (сборник) - Александр Чичерин

У них в храме нет никакого благолепия, ходят туда и сюда, словно по городской площади, поворачиваются спиной даже к заповедям, помещенным на возвышении.

Женатые накидывают на плечи большое покрывало из белой шерсти, холостая молодежь не соблюдает этот обычай, хотя тоже имеет право на это одеяние.

– Мессии сегодня не будет, видно он отложил свое пришествие до будущего года, – сказал я сегодня утром одному еврею, окна которого выходят на мой двор. Тот трусливо промолчал, улыбнулся и отошел от окна. Когда я вошел в синагогу, на меня обратились любопытные взгляды; жужжание, царившее там, показалось мне возмущенным ропотом, вызванным моим присутствием; я вообразил, что все присутствующие знают о моей глупой шутке, и пожалел, что бездумно оскорбил их, поддавшись неуместному желанию сострить. Ведь всякий человек, все равно, кто он – русский, еврей или француз, – подобен тебе, и ты должен уважать его взгляды и самые его заблуждения, если он искренне убежден в их истинности. Эти укоры совести настроили меня более серьезно, и я пробыл в синагоге еще около получаса, как бы в искупление своего легкомыслия.

Сегодня мне захотелось немного развлечься, и, чтобы нарушить однообразие моих послеобеденных прогулок, я приказал запрячь лошадь и поехал в прусскую колонию, находящуюся в полуверсте от города. Погода была великолепная, местность прекрасна: огромная луговина, пересеченная глубоким живописным оврагом, прелестная деревня с аккуратными домиками и прелестными садами – все это делало мою прогулку очень приятной. Я зашел к старосте. Он прежде всего справился о моем виде, я прощаю ему это, так как у немцев это первейшая необходимость. Впрочем же он держался очень хорошо, говорил с умеренностью и кротостью и не хотел принять двух флоринов, которые я оставил тогда на столе. Он твердил, что я оказал ему великую честь, посетив его, и мы расстались, я довольный прогулкой, он польщенный моим посещением… Не удивляйтесь тому, что я числю умеренность среди важнейших достоинств поселянина. Непомерное, ужасное угнетение от управителей во время войны, жестокость и грубость воинов таковы, что могут превзойти всякое человеческое терпение.

5 апреля.

Я был занят приготовлениями к отъезду, когда мне доложили о приезде С. Голицына.[405] Он ночевал у меня и помешал моим привычным занятиям. Сегодня утром он, наконец, уехал. Через два часа отправляюсь и я. Прощай, Плоцк! Прощайте, г-жа Нейфельд! Оставляю вас оплакивать мой отъезд и покидаю вас без сожаления. Теперь-то пойдут у вас с кухаркой философские рассуждения, особенно, когда вы узнаете, что я стащил у вас стакан. Покидаю вас, чтобы уложить последние вещи.

Прощай, покой и тишина! Вновь мне предстоят неудобства и трудности странствий. После передышки в два с половиной месяца опять мне предстоит пуститься в путь.

6 апреля. Гоштиниц.

Наконец я еду. Вчера не было лошадей, я ждал понапрасну весь день. Карандаши были упакованы, так что я даже обрадовался наступлению ночи. Прекрасно выспавшись, я отправился в дорогу сегодня утром. Дождь, снег, град – все противодействовало моему выезду, но я держался стойко, на полпути непогода успокоилась, и я мог наслаждаться красотами местности, разнообразной, пересекавшейся оврагами, покрытой лесами, ярко освещенной солнцем.

Проезжая по мосту, я бросил прощальный взгляд на город. «Что ж, – подумал я, – таковы веления судьбы. Никогда не угадаешь их заранее. Видно, суждено мне было провести два с половиной месяца без книг, без общества, рядом с надоедливой старухой и хнычущими детьми, без дела, без каких бы то ни было обязанностей, удерживающих нас обычно на месте, и все же не скучать. Оказывается, это возможно; неблагодарностью с моей стороны было бы сказать, что я совсем не развлекался в Плоцке».

Время мое проходило очень однообразно, но без скуки. Много приятных минут провел я за музыкой и рисованием; хотя мои таланты в том и другом очень невелики, я извлекал из них, что мог. Даже г-жа Нейфельд иногда заставляла меня рассмеяться своим философствованием; Плоцк навсегда останется для меня источником приятных воспоминаний.

Я выехал из Гоштиница, лошади были скверные, погода по-прежнему ужасная, уже смеркалось, а до Конина, где я намеревался ночевать, оставалось еще полмили; вдруг Колосков заметил вдалеке унтер-офицера, коего я выслал вперед, чтобы приготовить лошадей. Хороший, теплый ночлег, разве это не счастье для путника?

Самой владелицы не было дома, но меня очень дружелюбно встретили гувернантка и двое прелестных детей; мне предлагали и подавали все, что я мог только пожелать, приготовили постель и… Я как раз писал эту фразу, когда гувернантка пришла объявить, что ужин готов. Я поужинал и укладываюсь спать. Что еще нужно человеку, коему пока не до забав?

8 апреля.

Едва я проехал вчера две мили, как увидел издалека своих людей, и мне сообщили, что тут можно будет получить свежих лошадей. Не успел я сойти на землю, как очень толстая дама, разряженная как в самый большой праздник, пышущая деревенским здоровьем, стала умолять меня остановиться у нее. Дело было в Хоцене, у пана… Сам хозяин дома явился через полчаса, гостиная наполнилась людьми, и графиня, взяв флакон душистой воды, вылила мне ее на голову в соблюдение местного обычая обливать водой всех прохожих в течение первых трех дней пасхи.

– Господин капитан, стакан водки! Оставайтесь обедать! Господин капитан, вы должны ночевать у нас, польская дама молит вас об этом на коленях. Вы должны остаться, я попрошу вашего генерала простить вас. Что для этого требуется? Написать письмо, послать нарочного? Все будет сделано, только бы вы остались.

Стакан водки, поднесенный мне при входе, флакон духов, так неожиданно вылитый мне на голову, и все эти чрезмерные учтивости настолько меня ошеломили, что я, не задумавшись, отослал своих людей на ночлег в Избич, дабы причинить меньше хлопот своим хозяевам, и согласился остановиться у графа. Ежеминутно предлагались тосты за чье-нибудь здоровье, я пил один раз из десяти, но все-таки мне пришлось проглотить четыре стакана водки, и к тому времени, как пришлось садиться за обед, у меня жестоко заболела голова. После обеда на стол подали вино. По местному обычаю хозяин дома сначала выпивает стакан за здоровье самого почетного гостя, а затем предлагает тому полный стакан, чтобы он мог совершить ту же учтивость в рассуждении сидящего рядом. Таким образом, все по кругу пьют за здоровье друг друга. Итак, хозяин дома подал мне стакан, мне следовало выпить за здоровье каноника, который, как мне заявили, знает много языков и который на самом деле помнил несколько вежливых фраз по-французски и по-немецки. Не зная их обычая, я поставил стакан на стол… Обиженный каноник налил себе вина, выпил снова за мое здоровье и предложил мне полный стакан, а я, все еще не догадываясь, как следует поступить, выпил вино и поставил стакан на стол. Все гости по очереди пытались заставить меня соблюсти принятый у них обычай; наконец, голландский купец, бывший гувернером детей в этом доме и говоривший по-французски, растолковал мне, в чем дело. Но было уже поздно, я уже проглотил пять стаканов вина и не мог воспользоваться его советами ранее следующего дня. Сотрапезники были оскорблены моей неучтивостью, а у меня голова была уже совсем тяжела. Потом стали играть в карты, танцевать, петь, а мне становилось от всего этого еще хуже.