Рассвет - Генри Райдер Хаггард

— Дорогая, дорогая моя! — испуганно воскликнул мистер Фрейзер. — Не Божья это воля, чтобы мертвые возвращались к нам таким образом.

— Моя бедная Анжела, почему вы мне не верите? Неужели вы думаете, что я хочу специально мучить вас, говоря неправду о вашем возлюбленном? Эта идея абсурдна. Я хотела хранить кольцо у себя, пока вы не успокоитесь, но у меня есть для вас еще и письмо. Прочтите и убедитесь сами.

Анжела едва ли не вырвала листок из протянутой руки леди Беллами. Он был покрыт почти неразборчивыми, прыгающими строчками.

«Дорогая, до свидания. Я умираю от лихорадки. Леди Беллами заберет твое кольцо, когда все закончится. Постарайся забыть меня и быть счастливой. Слишком слаб, чтобы писать дальше. До свидания. Бог храни…»

Внизу этого почти нечитаемого письма было нацарапано слово: «АРТУР».

Анжела медленно прочла его — и яд, наконец, подействовал. Девушка больше не кричала, не звала Артура; она была ранена в самое сердце, и весь свет погас в ее глазах.

— Это его почерк, — медленно произнесла она. — Прошу прощения, леди Беллами. С вашей стороны было очень мило ухаживать за ним…

Затем, прижимая письмо к груди одной рукой, другой она наощупь помогла себе добраться до двери.

— Очень темно здесь… — произнесла она растерянно и тихо.

Глаза леди Беллами торжествующе блеснули, и она застыла, наблюдая за жалким зрелищем человеческих страданий с таким же любопытством, с каким римская матрона смотрит на умирающего гладиатора. Когда Анжела подошла к двери, все еще прижимая письмо к сердцу, она снова заговорила:

— Любой удар наносит Бог, Анжела, поэтому религия и духовные теории, в которые вы верите, принесут вам утешение. Скорее всего, это вообще скрытое благословение — со временем вы даже научитесь быть благодарной за произошедшее.

Леди Беллами переиграла. Эти слова прозвучали фальшиво, они рассердили мистера Фрейзера; однако гораздо сильнее они подействовали на истерзанные нервы Анжелы. Бледные щеки девушки вспыхнули, она повернулась и заговорила, но в ее лице и голосе не было гнева — ничего, кроме печали, кроме величественной и непостижимой любви, затаившейся в глубине ее души. Только глаза казались такими же незрячими, как у лунатика, который ходит во сне.

— Это его почерк

— Когда настанет твой час ужасной беды — а он настанет — моли Бога, чтобы никто не насмехался над тобой так, как ты сейчас смеешься надо мной.

С этими словами она неловко повернулась и медленно вышла из комнаты, слепо нащупывая дорогу.

Ее последние слова сильно задели победительницу. Кто может сказать, какой скрытой струны они коснулись или какое предчувствие беды они пробудили? Однако правда была в том, что они едва не заставили леди Беллами упасть. Вцепившись в каминную полку, она хватала ртом воздух, потом, немного придя в себя, сказала:

— Слава Богу, все кончено.

Мистер Фрейзер едва ли заметил этот последний инцидент. Он был так ошеломлен при виде агонии Анжелы, что закрыл лицо руками. Когда он снова отнял их, леди Беллами уже не было в комнате, он остался один.

С того ужасного Рождества прошло три месяца. Анжела была убита горем и после первого приступа отчаяния обратилась к единственному оставшемуся у нее утешению. Оно было не от мира сего.

Она не сомневалась более в правдивости ужасных известий, которые принесла ей леди Беллами, и если в ее душе и возникало сомнение, то взгляд на кольцо и письмо подавлял его. Не было у нее ни мозговой лихорадки, ни какой-либо другой болезни; ее молодое и здоровое тело было слишком прочной крепостью, чтобы печаль могла сломить ее физически. Это было одним из немногих чудес, спасавших ее в несчастье. Горе обрушилось и раздавило ее, но жизнь продолжалась почти так же, как и прежде. Солнце всей ее жизни закатилось, и все же физически она не пострадала. Ей было невыносимо думать, что Артур мертв, но еще больнее было то, что она не умерла вслед за ним. О! Как бы она была рада умереть, ведь смерть стала вратами, через которые ей предстояло пройти, чтобы добраться до своего возлюбленного.

Однако Анжеле, так долго жившей в одиночестве и размышлявшей так много и глубоко о величайших тайнах нашего бытия, было дано воспарить к высотам благородной и истинной веры. Для нее, обладавшей глубиной и непорочной силой ума, небеса были живыми и обитаемыми, в отличие от туманных и формализованных абстракций, которыми по большей части удовлетворяемся мы; там Артур и ее мать ждали, чтобы приветствовать ее, и там великий свет Бога должен был осиять их всех. Она возненавидела свою физическую жизнь, тупой барьер плоти, который стоял между ней и ее вечной жизнью. Она все еще ела и пила достаточно, чтобы поддерживать тело, все еще одевалась с той же безупречной опрятностью, как и прежде, все еще жила, короче говоря, так, как будто Артур не умер, и свет и краски не исчезли из ее мира.

Однажды — это было в марте — она сидела в кабинете мистера Фрейзера и читала Шекспира, подаренного ей Артуром, стараясь среди описания чужих горестей забыть о своих собственных. Однако попытка оказалась безуспешной; она не могла сосредоточиться, ее мысли постоянно блуждали в пространстве в поисках Артура.

Она была одета во все черное; с того дня, как она узнала, что ее возлюбленный умер, она не носила никаких других цветов; когда она смотрела, лениво сложив руки перед собой, на падающий снег и потоки дождя, мистер Фрейзер думал, что никогда не видел статуи, картины или живой женщины такой немыслимой и величественной красоты. То была красота бессмертия. Отблеск высших сфер, иногда снисходивший на нее с самого детства, теперь постоянно сиял на ее лице, и при виде грешных людей ее глаза казались почти ужасными в своем торжественном спокойствии и чистоте. Теперь она улыбалась редко, а когда улыбалась, то сияние разгоралось в ее серых глазах; казалось, черты ее лица при этом почти не двигались.

— О чем вы думаете, Анжела?

— Я думаю, мистер Фрейзер, что со дня смерти Артура прошло всего четырнадцать недель, и весьма вероятно, что я проживу еще сорок или пятьдесят лет, прежде чем увижу его. Мне всего двадцать один год, и я такая сильная… Даже этот удар не убил меня.

— Почему вы хотите умереть?

— Потому что вся красота и свет исчезли из моей жизни; потому что я предпочитаю довериться Богу, а не жалким милостям мира; потому что он там, а я здесь, и я устала ждать нашей встречи.

— Неужели вы не боитесь смерти?

— Я никогда ее не боялась и менее всего боюсь ее сейчас. Даже самая настоящая трусиха не отступит, если мужчина, которого она любит, ждет ее. А я не трусиха, и если бы мне сказали, что я должна умереть в течение часа, я сказала бы только: «Как прекрасны на горах стопы Того, кто несет благую весть, кто возвещает мир». Разве вы не понимаете меня? Если бы вся ваша жизнь и душа были заключены в одном человеке, а он умер, разве вы не стремились бы к нему?