Сторож брату своему - Ксения Медведевич

– Где же мой муж? Неужели ты не видел его, о самийа?..

А тихий, хрипловатый голос сказал из влажной черноты пещеры:

– Я, Манат, поручаю тебе найти и покарать виновника несчастий этой женщины, о Страж. Такова первая услуга, которую ты мне окажешь.

В темноте залились воем гончие.

А тихий призрак за спиной всхлипнул:

– Где же мой муж?.. Где мой Джундуба? Он не оставит меня в беде! Я должна покинуть дом этого нечестивца, скажите моему мужу, что Катталат аш-Шуджан не приняла ни единого подарка! О Джундуба, я верна тебе!

Прозрачная, набрякшая сероватым лунным светом фигурка заломила руки, зазвенев браслетами. Разодранное до живота платье разошлось в стороны, показывая три – нет, четыре – четыре колотые раны, темнеющие запекшейся кровью.

– Я верна мужу, так и передайте! Спаси меня из рук нечестивого, о Джундуба, он держит меня в задних покоях и подсылает с подарками кормилицу, старую змею…

Таиф, весна 488 года аята

Казим стоял на солнце и очень страдал. Тень от дувала была по полуденному времени тоненькая-тоненькая, и айяр маялся под отвесными лучами в ватном халате. Последнюю неделю в оазисе похолодало так, что песок у колодца ночью схватывался ледяной коркой. Людишки шептались, что все из-за нее. Из-за бабы, которая ночью по улицам босиком шлепает. Болтали также, что, мол, следочки тоже все белые от инея. А вдоль дороги лишь замершие дома стоят – и тишина…

Тьфу, страсти какие. А вот днем пекло неимоверно.

Тарик стоял перед воротным столбом и внимательно изучал его основание. Казим свирепо почесался под халатом и подумал: «И чего тут стоять? Надо местных на пытки таскать, а не стоять! И стоит, и стоит, а чего такому важному господину стоять?»

Господин нерегиль негромко ответил:

– Я ищу разгадку к загадке, о Казим.

Айяр неожиданно понял, что сейид обращается именно к нему. И чуть не подпрыгнул на месте.

– Прощенья просим!

И тут же полюбопытствовал:

– А что за загадка, сейид?

Тарик обернулся и посмотрел прозрачными, как лед, глазищами. От взгляда обычно хотелось одеться потеплее, но сейчас нерегиль щурился и смотрел словно внутрь себя – думал.

Наконец, сумеречник сказал:

– Что общего между тремя погибшими?

Казим оттопырил губу, подумал и заметил:

– Думаете, сейид, это они покойницу… того… А Алхан-то наш при чем тогда?! Он это, чужих баб… то есть в Таифе здесь чужих баб… ну, в общем, честно все скинулись на…

Тут айяр окончательно смешался и в ужасе притих. Купленных по случаю баб они уже вытолкали к посредникам взашей – раз вон оно как оборачивается, нет уж, лучше мы в свои кулаки обойдемся, чем чтобы вот так под поленницей тебя лисица нашла…

Нерегиль слабо улыбнулся и снова посмотрел на воротный столб. Айяр пригляделся, и его пробрало холодом.

Царапины. Весь столб исцарапан, сверху донизу. Словно какая-то тварюка полосовала его когтищами, то подкапываясь, то вставая на задние лапы. Точно так же исцарапаны были ворота дома, который им отвели в Таифе. И в том доме, откуда они пришли, тоже все покоцано когтищами – и доски, и столбы, даже медь заклепок подрана, зелень вся до белизны слезла.

– Г-гончие… – пробормотал Казим. – Г-гончие б-богини…

Тарик медленно кивнул и поднялся.

– Сейид… – вдруг решился айяр.

Нерегиль покосился через плечо.

– Ну так… эээ… вы ж вроде… эээ… с… ней… эээ…

– Манат не знает, кто это сделал, – криво улыбнулся Тарик. – Поэтому пустила псов.

При упоминании имени богини Казим сглотнул, дернув заросшим кадыком.

– Алхан не насильничал, – упавшим голосом поведал он господину нерегилю. – Вот только давеча принес целую связку золота в платке.

– От кого? – холодно поинтересовался Тарик.

– От торговца финиками, что под доски завалился и там протух…

– За что?

– Не знаю! – почти выкрикнул Казим. – Не знаю, сейид!

– Я знаю, – вдруг послышалось из-за спины.

Ушрусанец резко крутанулся на месте.

Посреди пыльной улицы стоял и устало смотрел на изодранный когтями столб полный человек в белой аккуратной чалме. Казим прищурился и тут же припомнил это лицо с набрякшими подглазьями и крупным рыхлым носом – Мазлум ибн Салама, здешний кади.

– Зачем ты пришел сюда, о ибн Салама? – своим всегдашним равнодушным голосом поинтересовался нерегиль.

– Подойди к моим воротам, господин, и увидишь, – тихо отозвался ашшарит.

И горько, тоскливо вздохнул.

* * *

Рука Мазлума ибн Саламы дрожала, когда он разливал по чашечкам кофе.

Ушрусанец мялся и маялся, поглядывая по сторонам: негоже вот так входить в чужой дом. Сейид без охраны, с ним только он, Казим, и кто из братьев знает, что господин нерегиль вошел в дом к кади? Никто! Пусто на улице-то по дневному времени, ни души! Только ветер пыльные смерчи крутит…

Но Тарик сидел, не выказывая никакого беспокойства. Бледные губы, как всегда, кривило подобие улыбки. На самом деле Казим подозревал, что господин нерегиль не улыбается – а совсем наоборот, очень даже злится. Уж больно глаза пустые и холодные.

– Я попробую первый, – мрачно проронил айяр и взялся за чашку.

А вдруг яд подсыпали?

И отхлебнул обжигающее месиво: бедуины не пережаривали кофейные зерна, и потому здешний кофе только назывался кофе, а на деле приходилось хлебать беловатую жижу с перетертым кардамоном – к тому же туда всегда перекладывали сахара.

– Так что такого ты знаешь, о ибн Салама, что твои ворота чуть не процарапали насквозь? – морозно улыбнулся господин нерегиль, а кади сглотнул и съежился.

И тихо сказал:

– Это случилось два месяца назад. Ко мне пришел Джаффаль.

– Кто это? – быстро спросил Тарик.

– Он… уехал из Таифа.

– Когда?

– Уже три недели как.

– Кто такой Джаффаль?

– Фарис, – сглотнул кади.

«Всадник», кивнул себе Казим. То есть разбойник. Таких по пустыне бродило видимо-невидимо. Фарисы собирали дружины и нападали на путников и бедуинские становища, угоняя скот и отнимая имущество.

– Скоко человек под рукой у того Джаффаля? – живо поинтересовался ушрусанец.