Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Через месяц после отзыва Литвинова Майскому позвонил Молотов и сообщил, что ему тоже следует прибыть в Москву, поскольку он назначается заместителем наркома иностранных дел. Эти события (сначала отзыв Вышинского, затем Майского, смягчение тона посланий Рузвельту с удалением замечания об острой потребности во «втором фронте», сделанные рукой Сталина, а также его предложение о необходимости встречи «ответственных представителей», под которыми явно имелись в виду министры иностранных дел трех держав) свидетельствуют о новом восприятии Сталиным своих союзников, особенно Рузвельта. Несомненно, он прочитал памятную записку Литвинова. Она помогла Сталину уяснить, что с ним считался не только президент Соединенных Штатов, но и премьер-министр Великобритании, который все эти годы (как казалось) относился к нему пренебрежительно.

Стало очевидно, что Сталин захотел более тесного сотрудничества с союзными державами. Он написал Франклину Рузвельту, что трем государствам следует создать военно-политическую комиссию «для рассмотрения вопросов о переговорах с различными правительствами, отпадающими от Германии»[648].

Сталин всегда восхищался Америкой и даже испытывал в отношении нее безотчетную любовь. Об этом писал и Эмиль Людвиг, известный германский писатель, взявший интервью у Сталина в 1931 году:

ЛЮДВИГ: Я наблюдаю в Советском Союзе исключительное уважение ко всему американскому, я бы сказал даже, преклонение перед всем американским.

СТАЛИН: Вы преувеличиваете. У нас нет никакого особого уважения ко всему американскому. Но мы уважаем американскую деловитость во всем – в промышленности, в технике, в литературе, в жизни. Никогда мы не забываем о том, что США – капиталистическая страна. Но среди американцев много здоровых людей в духовном и физическом отношении, здоровых по всему своему подходу к работе, к делу. Этой деловитости, этой простоте мы и сочувствуем. Несмотря на то что Америка – высокоразвитая капиталистическая страна, там нравы в промышленности, навыки в производстве содержат нечто от демократизма, чего нельзя сказать о старых европейских капиталистических странах, где все еще живет дух барства феодальной аристократии[649].

Когда Людвиг спросил его, чем объясняется положительное отношение к Германии (это было до прихода Гитлера к власти), Сталин, похоже, затруднился с ответом, что именно восхищает его в Германии, сказав: «Она дала миру таких людей, как Маркс и Энгельс. Достаточно констатировать этот факт, именно как факт».

Можно убедиться в том, что к лету 1943 года Сталин уже представлял себе будущий мир и место в нем России как мировой державы. Он готовил страну к выходу на мировую арену и произвел серьезные изменения: он буквально разодел тех русских представителей, которых мог видеть мир (солдат и дипломатов), позволил (хотя и с большой неохотой) религии занять свое место в социальной структуре государства, учредил военные академии для обучения будущих командиров Красной армии и, сознавая необходимость иметь влиятельного друга, писал Рузвельту, что им следовало бы работать совместно в различных комиссиях.

Литвинов получил должность председателя специальной Комиссии по вопросам мирных договоров и послевоенного устройства Народного комиссариата иностранных дел СССР, Майский стал председателем специальной Межсоюзной комиссии по репарациям, а Андрей Громыко стал фактически главой советской делегации в Думбартон-Оксе, где определялись устав и основные контуры будущих Объединенных Наций.

Подчиненными Литвинова в этой комиссии были помощник наркома иностранных дел Соломон Абрамович Лозовский, Дмитрий Мануильский и три эксперта по вопросам внешней политики, среди которых был знаменитый историк Евгений Тарле.

Черчилль в то время также размышлял о будущем и месте Британии в послевоенном мире. Было общеизвестно, насколько Черчилль беспокоился о будущем Балкан и о сохранении Британской империи. Именно тогда Гарриман, который координировал в Лондоне операции по ленд-лизу, сообщил Черчиллю о решении Рузвельта провести эксклюзивную встречу со Сталиным. Черчилль был категорически против: он опасался утраты своих особых взаимоотношений с американским президентом. Напрасно Гарриман часами убеждал британского премьера, что в их общих интересах будет, если Рузвельту удастся вызвать Сталина на откровенный разговор, помочь ему смотреть на вещи шире и в конечном итоге сделать советского лидера более сговорчивым.

По словам Гарримана, Черчилль считал, что в любом случае они продолжат переговоры в выходные дни, 26 и 27 июля, в его летней резиденции Чекерс и что «неослабевающее давление Сталина, требующего открытия “второго фронта“ в 1943 году, объясняется его планами на Балканах. Что может быть лучше способа удержать западных союзников от высадки на Балканах, чем погрузить их в длительные и дорогостоящие боевые действия в Западной Европе?»[650] Черчилль опасался встречи Рузвельта и Сталина без его участия и даже сказал в связи с этим: «Я не склонен недооценивать пользу, которую вражеская пропаганда извлечет из встречи глав Советской России и Соединенных Штатов… У многих она вызовет недоумение, да и встревожит тоже многих»[651].

Действительно, именно Сталин был инициатором встречи с Рузвельтом наедине. Он должен был чувствовать, что такая встреча встревожит Черчилля, которому от нее не будет никакой пользы. Он протестовал против встречи руководителей США и СССР один на один.

В течение многих лет Сталин пытался предотвратить нападение Германии, как и нападение Японии, другого злейшего врага России, одержавшего над ней победу в 1905 году. Весной 1941 года, буквально за два месяца до начала операции «Барбаросса», Сталину удалось добиться блестящих результатов на переговорах. Обстановка была более чем серьезная. Армия Гитлера была на марше, Белград только что капитулировал, а министр иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуока в те дни находился в Москве. Япония вела подготовку к войне с Соединенными Штатами, поэтому хотела получить гарантии, что Сталин не вторгнется в Маньчжурию, и Мацуока стремился заключить договор с Советским Союзом. Министры иностранных дел Мацуока и Молотов урегулировали последние детали документа и 13 апреля поставили свои подписи под Договором о нейтралитете между СССР и Японией. Подписание этого договора до такой степени расслабило Сталина, что он даже потерял присущий ему самоконтроль: его видели пьяным. После подписания договора он и Мацуока пили всю ночь и продолжили с наступлением утра. В 6:00 их двоих видели на Ярославском вокзале, когда они рука об руку брели нетвердой походкой к поезду, на котором японскому министру предстояло отбыть. Очевидцы слышали, как, усаживая Мацуоку в вагон поезда, Сталин с блаженной улыбкой произнес: «Мы наведем порядок в Европе и в Азии!»[652] Он оставался на перроне, пока уходящий поезд не скрылся из виду.