Я в степени N - Александр Староверов

Словом, потрясла жизнь человека, помутузила в разные стороны и отпустила. Казалось бы, всё плохое осталось позади. Но в начале четырнадцатого года на страну обрушилось невиданное счастье. Нет, не Олимпиада, круче. Россия присоединила Крым. Как профессиональный финансист, Витя-Эмигрант раньше других понял, чем это счастье обернется в ближайшем будущем, но сделать уже мог мало чего. Перевел остатки рублей в доллары, продал кое-какие активы с дисконтом, а бизнес спасти все равно не смог. Пребывая в шоке от радости по поводу Крыма и одновременно в еще большем шоке от мгновенно взлетевших цен, граждане России перестали возвращать кредиты. А инвесторы, напротив, настойчиво стали требовать назад деньги, причем в долларах, по прежнему курсу. Опять запахло тыльной стороной знаменитой русской нефтяной фортуны.

На фасаде – небоскребы из стекла и бетона, Олимпиада, дорогие кабаки, яхты, самолеты, а с изнанки притаились и ждут своего положенного часа тюрьмы, разборки, параши и голодные силовики. В отчаянии Витя-Эмигрант бросился за спасением к подобревшей бывшей жене Аньке и ее могущественному мужу, генерал-майору ФСБ. Генерал помог, но попросил о встречном одолжении. Всего делов-то: принять на свои американские счета займ от небольшого русского банка и отдать, в свою очередь, займ указанным генералом лицам и компаниям. Смущала только сумма – около семидесяти миллионов долларов. Эмигрант проконсультировался с адвокатами, те сказали, что сделка в принципе легальная, но за ней может скрываться обход только что вступивших тогда в силу санкций. А может и не скрываться – кто ж его разберет в нынешней запутанной международной обстановке. С тяжелой душой, скрепя сердце, Витя согласился. Другого выхода у него все равно не было. Проблемы в России сразу рассосались, зато через некоторое время появились проблемы в Америке. Нет, в обходе санкций его не обвиняли, доказать что-либо было невозможно, а вот отмывание денег пришили не задумываясь. Двадцать лет заключения – по местным суровым законам. Когда Витины адвокаты попробовали возмутиться, им ласково объяснили, что ведь и Аль Капоне посадили не за убийства, а за неуплату налогов.

В это время в России Анькин генерал настойчиво требовал «продолжения банкета»: откуда-то узнав о наличии у Вити незасвеченных офшорных счетов, он предложил прогнать через них очередную партию бабла. На этот раз полмиллиарда. Не будучи сумасшедшим, Витя отказался. И тогда российские проблемы вернулись в удесятеренном размере. Он находился под подпиской о невыезде, а его имущество было арестовано. Сбежать в Америку не было никакой возможности, потому что там его ждало как минимум двадцатилетнее по продолжительности общество брутальных афроамериканцев с гомосексуальными наклонностями, причем в очень плотно закрытом помещении.

Эмигранту стало нечем платить за учебу Женьки, да и самому стало жить не на что. Со Славкой видеться снова запретили, дочка сама боялась приезжать в Россию. Дни напролет он проводил в некрасивой панельной двушке старой любовницы, расположенной то ли в Северном, то ли в Южном Бутове. Окружавшие его там люди безошибочно распознали в нем чужака и всячески его третировали, поэтому выходить из квартиры он боялся.

Через полгода старая любовница, для которой всю жизнь он был светом в окошке и единственной звездой на ее невысоком небосклоне, стесняясь, попросила освободить квадратные метры. Потому что невыносимо наблюдать, как яркая некогда звезда превращается в тусклого белого карлика, и лучше сохранить воспоминания о некогда ослепительной любви, чем похоронить ее окончательно собственными руками. Когда он с дорогим чемоданом от Луи Вуитона вышел во двор, его там встретили как будто нарочно поджидающие местные алкаши. Они отобрали чемодан, не больно, но обидно побили его и заставили обменяться одеждой. Оставшись в вонючих лохмотьях посреди унылых многоэтажек, без денег и документов, Эмигрант вдруг понял, что жизнь нужно заканчивать. Причем как можно скорее, пока неприятный запах лохмотьев не въелся в кожу.

Зайцем перепрыгнув турникеты метро, он сел в поезд и с пересадкой добрался до Кольцевой линии метро. Несколько часов он катался по Кольцу, раздумывая, не броситься ли на рельсы. Обладая живым воображением, он отчетливо представлял свое разрезанное на куски тело и запах горелого, поджаренного электричеством мяса. Запах останавливал больше всего. Не стейк же он, в конце концов! Человек. Был им по крайней мере когда-то.

На очередном кольцевом витке ему в голову, наконец, пришла дельная мысль. Он вышел на станции «Парк культуры» и, пройдя триста шагов, оказался в центре Крымского моста. Постоял немного, попытался у прохожих стрельнуть сигарету. Никто не давал. Приличным людям, может, еще и дали бы, но опустившемуся бомжу-алкоголику… Нет никакого смысла, не оценит. Очень не хотелось умирать, не покурив. Витя-Эмигрант заметил на асфальте жирный, всего лишь наполовину скуренный окурок. Несколько секунд он колебался, а потом метнулся к нему, быстро поднял и сунул его себе в рот. «Уж прикурить-то даже бомжу дадут», – подумал он радостно и вдруг ощутил настолько сильное отвращение к себе, к своей жизни и окружающему миру, что не раздумывая перегнулся через перила, мощно оттолкнулся от них и полетел. Последнее, о чем он успел подумать перед ударом о воду, была мысль, что умирает он все-таки красиво, как в голливудском кино. Стандартный, но всегда работающий финал драмы. Отчаявшийся симпатичный герой прыгает с Бруклинского моста на фоне величественных небоскребов. Но в последний момент героя спасает сжалившийся над ним ангел-хранитель.

Вите-Эмигранту очень захотелось, чтобы его тоже спасли. Ему даже показалось, что он увидел встречающего его у самой воды ангела. Но уже в момент удара о воду он с ужасом вспомнил, что спрыгнул он не с Бруклинского, а с Крымского моста, и не в Нью Йорке, а в Москве… В городе, где ангелы не живут, даже чисто теоретически.

* * *

Я устал, не могу больше писать об одном и том же. Есть такое пошлое слово – «душераздирающе». Не метафора, оказывается, буквальное описание того, что со мной здесь произошло. Мою душу разодрали на четыре части, и каждая зажила собственной жизнью. В детстве, каюсь, я резал иногда дождевых червей и наблюдал, как их половинки, не замечая произведенной над ними операции, смешно извиваются на земле. Ошибался: всё они замечают, им больно, во много раз больнее, чем одному целому червю. Потому что они чувствуют боль друг друга.

Большинство подробностей жизни Эмигранта я намеренно опустил. Он любил и страдал не меньше Водилы с Чекистом. Не меньше меня… Но невозможно уже! Есть предел горя, за которым не чувствуешь ничего, кроме опустошающей, отупляющей усталости. Мы все очень устали. И Эмигрант тоже. Наши судьбы наглядно доказывали, что выхода нет. В какую сторону ни рыпнись – жизнь обязательно даст по зубам. Жизнь фатальна по природе своей, и не способ существования белковых тел она, как написано во всех учебниках, а способ их страдания. Садистский, изуверский способ. И заканчивается жизнь в лучшем случае небытием. В лучшем, потому что можно ведь и в белую комнату попасть, и продолжать страдать, только на порядок сильнее.

Я устал бороться. Смирился. Опустил руки. Понял наконец, что не чистилище эта проклятая белая комната, а натуральный ад. Никто не ждет от меня исправления и осознания допущенных при жизни ошибок. Просто пытка такая, и длиться она будет вечно. По сравнению с этой пыткой традиционные кипящие котлы – приятная СПА-процедура. Варится в котле грешник и понимает: да, виноват, поступил бы при жизни по-другому, в раю откисал, на кисельном песочке молочных рек. Даже в аду у грешника есть надежда. А у меня нет. Фатум. Нечего исправлять, не в чем раскаиваться, все запрограммировано. Смысл жизни очевиден – БОЛЬ. Электростанции вырабатывают электричество. Люди – БОЛЬ. Любовь, дети, деньги, правда, бог, справедливость – всего лишь наркотики, призванные облегчить БОЛЬ. Чтобы не сошли с ума и не перестали функционировать раньше положенного срока люди. Но, как и у всех наркотиков, у них есть побочные эффекты. После них становится еще больнее. И дозу нужно постоянно увеличивать. Больше любви, успешнее дети, больше денег, справедливости и правды, ближе к богу… Рано или поздно человек теряет всё и разуверивается во всем. И тогда становится так больно, что идет человек, скажем, на Крымский мост, и взвивается от боли в небо, но не долетает до него, а падает, разбивается о воду и оказывается в ослепительно-белой комнате, чтобы окунуться в бесконечную БОЛЬ, которую он произвел.