Связь времен. Записки благодарного. В Новом Свете - Игорь Ефимов

«Не так живём, не так живём, не так живём» — и в этом только наша вина, за это нам и наказание.

Плоха наша наука — гора ненужных сведений и прямых обманов.

Плохо наше искусство — набор развлекательных или развращающих пустяков.

Ужасно наше общество — тюрьма, охраняющая штыками и виселицами грех неравенства.

Чудовищна наша религия — сознательное и корыстное извращение Слова Божия.

Бог — это Добро. Лев Толстой был идолопоклонником добра. Понятно, что, с точки зрения Добра, безразлично, вращается ли Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли, — значит «долой науку». Понятно, что искусство, не служащее Добру, подлежит строжайшему осуждению. А уж все человеческие законы и государственные учреждения есть просто апофеоз не-Добра и бесчеловечности.

Бог создал вас наделёнными всем необходимым для счастья, дал вам заповеди жизни, но вы не хотите исполнять их и за это расплачиваетесь. А то, что заповеди исполнимы, я докажу вам на собственном примере. Но оказывается, что мало отказаться от собственности, от привилегий, от насилия и мясоедства. Надо ещё научиться полюбить нелюбимых и разлюбить любимых. Ибо стоит допустить индивидуальную, избирательную любовь, и в жизнь вторгнется не-Добро — страдание тех, кого не любят.

Так же, как Добро, Толстой боготворил Правду. Служа идолу Правды, он дал своей восемнадцатилетней невесте читать его холостяцкий дневник. И она, несмотря на испытанный шок, не убежала, не повесилась, а приняла этот способ псевдочестных отношений: давать друг другу читать все дневниковые записи и все личные письма. Из книги Жданова мне стало очевидно, что именно бурлящий мир эмоций Софьи Андреевны, отражённый в её дневниках и письмах, стал для кита Толстого тем питательным планктоном, которым наполнилось его творчество зрелой поры. Это у Софьи Андреевны он научился верить — придавать значение — каждому мимолётному порыву сердца, каждой вспышке надежды, страха, любви и не испепелять их полицейско-рациональным вопросом: «Настоящее или нет?» Недаром начало работы над «Войной и миром» совпадает по дате с женитьбой — 1862 год.

Другое «открытие»: я впервые понял, как горячи были чувства Льва Николаевича к младшей сестре Софьи Андреевны, Татьяне, ставшей прототипом Наташи Ростовой. Биографы выдвигают на первый план роман Татьяны с братом Толстого, Сергеем Николаевичем, из-за которого она даже пыталась отравиться, когда узнала, что тот уже давно живёт с цыганкой из хора и имеет от неё четверых детей. Но в письмах и дневниках рассыпано так много ярких примет взаимного увлечения «Лёвочки и Танюши», включая ревнивые признания Софьи Андреевны, что усомниться в полыхавшем костре невозможно. Недаром Толстой позволил своей любимой героине, обручённой с князем Андреем, поддаться обольщениям Анатоля Курагина.

Глубинная суть конфликта Толстого с женой чем-то напоминала мне вечный конфликт между евангельскими сёстрами — Марией и Мартой. Также просилось сравнение его с христианскими самоистязателями. Те мучили себя столпничеством, веригами, постом, членовредительством, то есть терзали плоть. А этот погружался в мир собственных чувств и выжигал одно за другим: любовь к близким, любовь к музыке, страсть к охоте, страсть к женщине.

История супружества Толстых снова и снова возвращала меня к трудному вопросу: по силам ли современным людям институт брака в том виде, в каком он сложился к нашей эпохе? Лёва и Соня верили, что страдания, которые они причиняли друг другу, могут послужить уроком — компасом — для других людей. Оттого и заносили их на бумагу, отправляли эти послания вдаль, по реке времени. И что мы можем извлечь сегодня из этих «писем в бутылке»?

Если бы мы были способны учиться на ошибках своих родителей, мы бы первым делом убрали из празднества бракосочетания элемент весёлого карнавала. До тех пор пока мы обещаем молодожёнам счастье и веселье впереди, их разочарование в реальности — и друг в друге — будет неизбежным и мучительным. «Вы отправляетесь в трудное и героическое плавание, — должны были бы мы сказать им. — Бурные пороги, водовороты, подводные камни, водопады, стремнины и мели — вот что подкарауливает вас на пути. Мы восхищаемся вашей смелостью. Цель важна и прекрасна — создание семейного гнезда-очага, воспитание детей, продолжение рода человеческого. Для этого плавания нужны двое в лодке. Приготовьтесь к тому, что ради достижения цели вам придётся много — очень много — прощать друг другу. Не какие-нибудь скрытые пороки и проступки, но неизбежную глубинную разницу между людьми. И уж, конечно, будьте готовы к тому, что вечно тлеющая в человеке жажда большей свободы не умрёт и станет отрывать ваши сердца друг от друга. Прощайте и это и не требуйте друг от друга невозможного: подавления жажды свободы».

Телесценарий длиной в двести страниц бьш закончен в начале 2010-го. Я дал ему подзаголовок «Роман в диалогах». Без больших надежд начал рассылку рукописи всё с той же «Звезды», сопроводив её письмом, в котором предупреждал Гордина, что не удивлюсь отказу. «Каковы мои шансы, что тебе понравится и ты захочешь печатать это в журнале? Кажется, невелики. Во-первых, ты сам всю свою жизнь тоже боролся с медведем по имени Лев Толстой, и у тебя должен был отлиться и затвердеть его образ так отчётливо, что любой чужой будет казаться неадекватным. Во-вторых, печальный опыт с “Неверной” показал, что мой способ переживания судеб и драм российских классиков тебе совершенно чужд».

Опасения мои оправдались: Гордин не ограничился простым и лёгким «мы сценариев не печатаем», но добавил — «читается тяжело». Отвергли также один за другим «Новый мир», «Знамя», «Октябрь». В «Неве» Александр Мелихов пришёл от «Ясной Поляны» в восторг, но не смог преодолеть сопротивление главного редактора. Зато Евгений Беркович с готовностью начал публикацию романа-сценария в своём интернетовском журнале «Семь искусств»[101] уже в апреле, да ещё снабдив текст множеством иллюстраций.

Вскоре пошли отклики от читателей и друзей. Знаю, знаю, дорогой читатель, что скромность украшает человека, правила хорошего тона требуют от нас давить в себе порывы тщеславия. Но радость, испытываемая пишущим от читательского «слышу! взволнован!», есть часть его жизни. Как я могу не поделиться ею с тобой?

«Меня поразил масштаб Вашей работы... Вам удалось сжать грандиозную драму жизни (вернее, трагедию) в живые картины». (Критик Лиля Панн)

«Потрясающе! Замечательная книга! После прочтения хочется перечесть и Ефимова, и Толстого». (Художник Анатолий Чернышёв)

«Какой вокруг героев славный густопсовый быт. Какие детали — колесо с телеги не подходит для кареты. А второй план — Фет и прочие — какие чистые люди, какие нормальные». (Журналист Владимир Морозов)

«Я прочла её за один день. Я не могла оторваться от восьми актов, восьми узлов... Результатом становится зримый образ Толстого, железной уздой тянущего себя и всех, кто попадает в орбиту близости, на вершины, где существовать невозможно». (Литературовед Ирина Служевская)

«В вашем сценарии все получились такими осязаемыми, такими живыми и бедными, что мне хотелось то их обнять и плакать (долго и горько), то взять котомку и уехать от всего этого за тридевять земель». (Профессор Валентина Пичугина)