The Beatles. Единственная на свете авторизованная биография - Хантер Дэвис

Хорошо, когда людям наша музыка нравится, но когда они начинают ее „ценить“, находить там какие-то глубины, раздувать из нее неизвестно что — тогда это все дерьмо. Очередное доказательство, что мы не ошибались по поводу так называемого искусства. Это куча дерьма, и больше ничего. Мы терпеть не могли весь этот бред, который несут про Бетховена и балет, теша себя мыслью, будто это все важно. Теперь и до нас добрались. А это все ерунда. Стоит нескольким людям завестись, они давай врать себе, будто это важно. И все превращается в одно большое вранье.

И мы тоже вранье. Мы знаем, что врем, — мы знаем, что люди этого и хотят. Люди дали нам свободу им врать. И мы такие: а давай вставим вот это сюда — то-то они озадачатся. Я уверен, что все художники так делают, как только осознают, что все это вранье. Наверняка Пикассо тоже вставлял что-нибудь куда-нибудь. Он, наверное, уже восемьдесят лет живот надрывает со смеху.

Однако это все очень грустно. Когда мы не смеемся, мы врем себе, будто мы важны. Но люди не воспринимают смешное. Если сказать, что мы, когда писали „She’s Leaving Home“, на самом деле думали о бананах, никто не поверит. Они не хотят верить.

Очень печально, что тогда, много лет назад, мы были правы. Бетховен — вранье, как и мы сейчас. Он просто что-то накропал, и все.

Вопрос вот в чем: понимал ли Бетховен и всякие такие люди, что они вранье? Или правда считали, что они важные? Понимает ли премьер-министр, что он просто какой-то мужик? Вот я не знаю. Может, он уже совсем погряз, пока притворялся, будто знает, что делает. Фигово то, что, по виду судя, он правда считает, будто понимает, что творится, а он не понимает ни шиша.

Люди думают, что „Битлз“ всё понимают. А вот и нет. Мы просто что-то делаем. Люди желают знать, в чем скрытый смысл песни „Mr. Kite“. Не было никакого скрытого смысла. Я взял и написал песню. Напихал в нее кучу слов, потом напихал разного шума. Я в нее не врубался, пока писал. Я в нее не верил, когда мы ее записывали. Но никто мне не поверит. Они не хотят верить. Они хотят, чтоб это было важно».

Джон живет в Уэйбридже, Саррей, в большом псевдотюдоровском доме на частной территории, застроенной такими же псевдотюдоровскими домами. Здесь же обитает Ринго. Дом обошелся Джону в 60 000 фунтов, хотя купил он его за 20 000. Еще 40 000 ушло на отделку, перепланировку, оформление и меблировку, ландшафтные работы в саду и постройку бассейна. Он переплатил и сам это признает. «Если продать, верну, наверное, где-то половину, тысяч тридцать. Разве что найду какого-нибудь поп-певца — ну, любого пижона».

В саду у Джона стоит трейлер, расписанный в психоделическом стиле, как и «роллс-ройс». Дом находится на пригорке, и участок пологий. У Джона работает постоянный садовник, экономка Дот и шофер Энтони. Все они живут отдельно.

Прихожая довольно сумрачна и забита книгами, но комнаты за ней светлые, просторные и роскошно обставленные. Длинные плюшевые диваны, громадные толстые ковры, элегантные шторы — на вид все новое и необжитое, как голливудские декорации. Но в этом блестящем интерьере попадаются странные безделушки, старые плакаты и кое-какой антиквариат. Вот они весьма потрепаны и интимны — их явно выбирал не художник по интерьеру, а Джон, но забыл о них, едва прошел каприз.

Все эти гостиные служат коридорами. Никто никогда ими не пользуется, хотя в них не найдешь ни пылинки. Через них проходят, чтобы попасть на улицу. Вся жизнь сосредоточена в одной прямоугольной комнатке в глубине дома. Одна из стен целиком стеклянная, а за нею сад и деревья.

Джон, его жена Синтия и их сын Джулиан (родившийся 8 апреля 1963 года) в основном обитают в этой комнате и в кухне. Окружающая роскошь как будто и ни при чем. За ней присматривает Дот.

Зато на своей территории Син заботится о семье сама — она стряпает на троих, хотя Джон иногда может приготовить чай. Воспитание Джулиана лежит на Син. Она никогда не нанимала няню, хотя с ребенком часто сидит Дот. Дот приглядывала за Джулианом, когда Джон и Син в начале 1968-го ездили в Индию.

Син временами переживает, что у них такой громадный дорогой дом, который почти не используется. Джон, если задумывается, считает, что это просто хохма.

«Все стоит целое состояние, — жалуется Син. — Джон тратит деньги налево и направо, и это заразительно. Я вечно угрызаюсь. Порой приходится брать себя в руки, когда я сознаю, что значат такие деньги для других. Наши счета за продукты и напитки меня просто потрясают. В основном хлеб, чай, сахар, молоко, еда для кошек и всякие соки и газировки — алкоголя мы не пьем. Но почему-то в месяц набегает под сто двадцать фунтов. Я не понимаю, как так выходит».

В доме пять кошек. Их клички — карта разных этапов жизни Джона. Имеется кошка Мими, в честь тети, а еще есть Мэл и Нил, в честь гастрольных менеджеров. Одного котенка, родившегося летом 1967-го, в разгар периода йоги, зовут Бабиджи.

Большинством регулярных счетов, например за газ и электричество, занимается их бухгалтер. За остальное платит Син.

«Иногда я просматриваю счета, — говорит Джон. — Если они мне не нравятся, я их откладываю подальше и забываю, пока не начинаются жалобы. Изредка я спрашиваю, почему там такая сумма, а не другая, но слышу в ответ лишь: „Видите ли, сэр, дело в том, сэр…“ От них ничего не добьешься».

Каждый битл еженедельно получает по пятьдесят фунтов пятифунтовыми купюрами на личные расходы, как штатные служащие. Они редко носят с собой деньги.

«Я не знаю, сколько у меня денег, — признается Джон. — У меня нет ощущения, будто где-то в саду зарыт сундук с сокровищами. Это все гипотетически, но я знаю, что денег у меня меньше, чем кажется кое-кому… Они все куда-то вложены. Я однажды спросил бухгалтера, сколько выходит всего. Записал на бумажку. Но потом ее потерял».

Их маленькая гостиная забита плакатами, безделушками и фотографиями. На стене приколот большущий плакат «Молоко безвредно».

В этой комнате они едят, смотрят телевизор, а когда холодно или дождливо, Джон, если не сочиняет песню и не записывается, в основном проводит время здесь, свернувшись калачиком на диване и бездельничая. Диван для него маловат. Очевидно, ему было бы гораздо удобнее на одном из шикарных диванов в других комнатах. Но он поджимает ноги и может лежать так часами.

В хорошую погоду он открывает раздвижную стеклянную дверь, выходит и садится на крыльцо, глядя на сад, бассейн и свой английский загородный сад.

Обычно на звонки в дверь откликается Энтони или Дот, хотя Джон, если в настроении, может открыть сам. К телефону он подходит редко. И дозвониться до него практически невозможно — он установил автоответчик. Это само по себе у многих отбивает охоту дозваниваться. Позвонив Джону, вы услышите сообщение: «Это Уэйбридж, четыре пять уаб-ю даб-ю, пожалуйста, оставьте сообщение».

Телефонный номер постоянно меняется — это чтобы сохранить его в тайне. Во всяком случае, он остается тайной для Джона. Своего номера он никогда не помнит.