Окраина - Бентли Литтл

Грегори бросился вперед со всей скоростью, на которую был способен.

Такого поведения от него никто не ожидал. В данном месте и в данных обстоятельствах это больше всего напоминало действия сумасшедшего.

Крича как оглашенный, стреляя в церковь и испугав всех окружающих, Грегори подбежал к Агафье, пролетел мимо нее и бросился по ступенькам…

Здесь он направил револьвер на Джулию.

Агафья понимала, что времени на размышление у нее нет. Грегори не шутил и не собирался о чем-то договариваться или выдвигать какие-то требования. Он жаждал убить свою жену, и Агафья сделала шаг вперед и уперла ствол револьвера в его голову, в ту ее половину, которая была покрыта кровью. Он дернулся, но не уронил своего оружия и не отвел его в сторону.

– Прости меня, – негромко произнесла Агафья по-русски, так и не поняв, обращается ли она к своему сыну или к Богу.

И нажала на спуск.

Грегори упал.

Джулия закричала. Это был крик ничем не прикрытой боли, подобного которому Агафья никогда не слышала, хотя и ощутила частицу этой боли глубоко внутри. Она сама тоже хотела закричать, но сдержалась, потому что почувствовала, что если даст себе волю, то этот крик будет звучать вечно.

Все вокруг, все русские, с ужасом смотрели на нее.

Помимо Грегори, насколько Агафья знала, она была единственной представительницей молокан, которая намеренно и добровольно лишила человека жизни, и этот грех давил на нее, как гора на спину муравья. А сознание того, что она отобрала жизнь, которую сама же и создала, делало этот грех во много раз страшнее, и Агафья почувствовала, как ее душа опустела. Она почти ожидала, что Господь накажет ее прямо здесь и сейчас, но, когда другие стали потихонечку шевелиться, а из завесы песка появились индейцы, она поняла, что этого не произойдет. Ей так и придется существовать с тем, что она совершила.

Зло.

Агафья вспомнила Рашнтаун.

Но она не могла поступить иначе. Или сын, или невестка – и она сделала свой выбор. Если бы она ничего не сделала, то следующей Грегори убил бы ее, а потом детей и еще бог знает сколько людей, прежде чем кто-то смог бы его остановить. Поэтому она и решила, что все сделает сама. Если бы у нее было время на размышления, то она никогда не смогла бы совершить такого, но, доверившись инстинкту, приняла мгновенное решение убить.

И теперь ее будет судить только Господь Бог, и она готова принять его приговор, каким бы тот ни был.

Джулия находилась рядом – сидела на земле, дотрагиваясь до лица Грегори, но было видно, что она уже взяла себя в руки, стараясь быть сильной ради детей, и Агафья восхитилась ее самообладанием. Когда надо, Джулия могла быть жесткой. Она умела выживать и в любую минуту была готова сделать то, что от нее ожидали.

Агафья гордилась выбором сына. Ее сына.

А теперь сына у нее больше не было. Она его убила.

И крик опять подступил к ее горлу, пытаясь вырваться наружу, но она опять подавила его и не дала ему воли. Посмотрела на тело Грегори, все залитое кровью, а потом отвернулась и посмотрела на окружающих, которые не отрываясь смотрели на нее.

Взяв Джулию за руку, старушка подняла невестку с земли.

– Еще ничего не закончить, – сказала она по-английски. – Индейцы правы. Мы идти в дом. И все закончить.

Машины они оставили на дороге.

Джулия заставила Адама и Тео остаться в фургоне и заблокировать все двери. Дети были настолько ошарашены и шокированы, что не стали спорить и вообще никак не отреагировали на ее распоряжение. Дэн остался с ними в фургоне, а один из пожилых молокан вызвался занять пост рядом с машиной.

Остальные направились по подъездной дороге к дому.

Их было не меньше сорока – молокан и индейцев, – и простое количество пришедших уже успокаивало Джулию, заставляло чувствовать себя в большей безопасности. Все-таки в количестве есть какая-то безопасность, и, хотя они шли против чего-то столь громадного и непостижимого, Джулия чувствовала себя уверенно, находясь среди толпы единомышленников.

Ветер исчез так же внезапно, как и появился, но блэкаут продолжался, и после завываний последних нескольких часов установившаяся тишина казалась подозрительной и устрашающей. Большинство из них вооружились фонарями, и дорога, по которой они шли, была хорошо освещена. Вдали, в самом конце ее, находилось черное строение, которое было еще слишком далеко, чтобы до него доставали лучи фонарей. Это и была их цель.

Дом.

Где Сашу убили в ее постели.

Джулия стала думать о Dedushka Domovedushka, стараясь понять, где может прятаться Главный в Доме. Как какой-то алкоголик, она могла думать лишь о чем-то одном. И концентрировалась на настоящем, думая только о том, что происходило здесь и сейчас, прямо у нее перед глазами – а не о том, что ее муж, ее спутник жизни, ее возлюбленный был убит его собственной матерью на ступенях молельного дома молокан на глазах у их сына и дочери.

Джулия намеренно не позволяла себе думать о чем-то глобальном, о последствиях всего произошедшего, о том, что она будет делать, когда все закончится, о том, какой будет ее жизнь в будущем.

Они подошли к крыльцу.

– Я войду первым, – сказал вождь, выходя вперед.

Агафья оттолкнула его в сторону и жестом велела Джулии следовать за собой.

– Нет, – сказала она индейцу. – Наш дом – мы первые.

Джулия вовсе не жаждала быть первой. Она хотела остаться там, где была сейчас, в безопасной толпе, охраняемая теми, кто стоял вокруг, в толпе, которая давала ей покой общей согласованностью своих действий.

Она не хотела принимать решений и не хотела думать – о его мозгах, которые мать вышибла ему выстрелом всего за мгновение до того, как раздался выстрел в нее; о выражении его лица, за мгновение до того, как оно залилось чем-то красным; об этом всезнающем, полном ужаса выражении, которое она будет помнить до скончания своих дней; о выражении, которое навсегда отпечаталось в ее памяти. Это выражение теперь будет вечно мучить ее и заставлять размышлять о том, не мог ли он в последнюю секунду своей жизни понять, что же натворил.

О том, что надо делать, но она взошла вместе со своей свекровью на крыльцо, а остальные последовали за ними.

Они вошли внутрь, и хотя атмосфера в доме была такая, что мороз пробирал по коже, она все же слегка потеплела от того количества людей, которые топтались в ее гостиной. Они напоминали армию, а Агафья была в ней генералом, который направил половину молокан и индейцев во главе с Верой и вождем на обследование нижнего этажа и заднего входа, а остальных повела за собой на второй этаж.

Джулия вдруг поняла, что не знает, как зовут вождя, что они не представились друг другу. Конечно, она не знала и имен большинства молокан, и тот факт, что она находится здесь среди незнакомцев, делал происходящее не столь личным и более объективным, что, в свою очередь, еще больше разрушало ужас, висевший у нее в доме.