Секрет покойника - Том Харпер

ЧТОБЫ ДОСТИЧЬ ЖИВЫХ, ПЛЫВИ СРЕДЬ МЕРТВЫХ, ЗА ТЬМОЮ СОЛНЦА СВЕТ ГОРИТ ЛУЧИСТЫЙ

Что ж, история проясняется. Порфирий узнал, что Александр обнаружил его стихотворение, и набросился на него в библиотеке. Во время драки Александр сорвал с Порфирия золотое ожерелье. Оно отлетело и оказалось под полкой, и у Порфирия не было времени его оттуда достать. Возможно, в библиотеке был и Симмах. Этим объясняется то, как к нему попал футляр с документами Александра. Сначала он хранил его у себя, затем испугался.

Он решил избавиться от этой вещи, подбросив ее к статуе, но сделал это так неуклюже, что сам оказался пойман. Но почему для Порфирия был так важен этот стих? Уж не потому ли, что в нем можно усмотреть намек на Криспа? Но разве это повод для убийства? Впрочем, один раз Порфирий уже попадал в опалу и наверняка с ужасом вспоминал дни, проведенные в изгнании. Вряд ли ему хотелось повторить этот печальный опыт.

Я вынимаю стихотворение и накладываю на него пластину ожерелья — в надежде обнаружить что-то такое, чего я раньше не замечал.

В золото вставлены пять красных бусин, они образуют крайние точки и центр креста. Если приглядеться, через стекло можно рассмотреть фрагменты расположенных внизу слов. Большим пальцем я вдавливаю бусины в папирус, чтобы их пометить, затем поднимаю ожерелье и смотрю, что же такое я обнаружил.

SIGNUM INVICTUS SEPELIVIT SUB SEPULCHRO.

Непобедимый захоронил свой знак под гробницей.

Я не знаю, что это значит. К тому же мне нужно на похороны.

Процессия сейчас наверняка движется к мавзолею. Если зоркое око Флавия Урса следит за происходящим, он наверняка заметил мое отсутствие и, возможно, даже сказал об этом своим помощникам.

В любом случае уже поздно. От дворца до мавзолея почти две мили. Чтобы туда добраться, потребуется самое малое час. Я ныряю в переулок, подальше от маршрута траурной процессии, и выхожу на широкий бульвар, который тянется на запад. До меня доносятся крики толпы. Издалека людские голоса напоминают рокот прибоя в безветренный день.

Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок — все они там. Я прошагал целую милю и пока что единственное живое существо, которое повстречалось на моем пути, — это кошка возле чьей-то двери. Ставни на окнах закрыты, на дверях лавок — засовы. Я словно последняя живая душа в этом мире.

Впрочем, по мере приближения к мавзолею подобное впечатление слабеет. Над крышами близлежащих домов уже маячит медный купол, а под ним — золотые решетки, которыми забраны арки. На каждом углу по двое или по трое стоят солдаты. Похоронная процессия сюда еще не дошла, однако позади деревянного барьера — а они установлены на всем пути следования траурной колонны — люди уже выстроились вдоль улицы в двенадцать рядов.

Дорога упирается в стену. Двадцать гвардейцев-схолариев образовали живые ворота, готовые в последний раз встретить своего императора. Я показываю им диптих из слоновой кости. Константин вручил мне его в тот день, когда был убит Александр. Стражников не волнует, что лицо на диптихе теперь принадлежит мертвецу. Даже в смерти Константин все еще остается властителем трона. Каждый день от его имени издаются новые законы, чеканятся монеты с его изображением. Государственная машина воистину одарила его бессмертием.

— Публий Порфирий уже прибыл? — спрашиваю я стражника.

— Он здесь с самого утра, — следует за ответом кивок головы в сторону мавзолея. — Без спешки не обошлось. Начальник строительства поручил ему на всякий случай осмотреть фундамент. Было бы нехорошо, если бы здание обрушилось на глазах у всего города.

— А Флавий Урс?

— Он должен прийти вместе с процессией.

— Ты не мог бы передать ему от меня сообщение? Как можно скорее, даже если ради этого нужно бежать впереди императорского гроба. — Я повторяю пять слов из стихотворения Порфирия. — Скажи ему, что это от Гая Валерия. — С этими словами сую ему под нос императорский диптих. — Давай, живо!

Вид у него растерянный. Когда я прохожу мимо него в ворота, то замечаю, что он разинул от удивления рот.

— Ты куда?

— Хочу найти Порфирия.

Стена тянется вокруг всей вершины холма. В один прекрасный день этот широкий квадрат будет зеленеть садами, но сегодня это гигантская стройка.

По темным пятнам влажной земли можно догадаться о том, где недавно лежали наспех убранные с глаз долой груды кирпича и строительного леса. Даже сейчас работа над наследием Константина идет полным ходом. Мавзолей окружен с трех сторон стеной. Впоследствии будет добавлена четвертая стена, чтобы получился внутренний двор. Но сейчас на ее месте широкий проход, в который виднеется внушительных размеров ротонда, стоящая в центре будущего двора. Ее золотое покрытие сверкает в солнечных лучах.

Перед гробницей высится огромный погребальный костер — такой же высокий, как и здание позади него. В некотором смысле его тоже можно считать зданием: толстые бревна образуют вокруг основания нечто вроде колонн. Раскрашенные под мрамор доски образуют некое подобие этажей. Со всех сторон свисают расшитые золотом знамена, а на самой вершине в позолоченной клетке сидит настоящий живой орел. По обеим сторонам костра возведены деревянные трибуны, дабы сенаторы и генералы могли наблюдать за погребальной церемонией, сидя в своих ложах.

Я обхожу будущий костер и поднимаюсь по ступенькам во внутренний двор. Здесь с колонн свисают огромные пурпурные стяги, на которых вытканы портреты трех сыновей Константина. У каждой такой колонны в почетном карауле застыли гвардейцы в парадных позолоченных латах.

Я подхожу к их центуриону.

— Скажи, здесь, случайно, не проходил Публий Порфирий?

— Он в гробнице.

И вновь Константин пропускает меня — во внутренний двор, почти в самое сердце мавзолея. Открытая сторона смотрит на юг, с тем, чтобы на золоченую стену падали солнечные лучи. Залитая солнцем, она ослепительно сверкает и отбрасывает блики по всему двору. Жмурюсь от яркого света и даже с расстояния в десять шагов чувствую исходящий от стены жар.

Неожиданно чувствую, что мне нужно присесть. Я всего лишь старик, который прошагал в знойный день по солнцу несколько миль. Я иссушен зноем. Во рту у меня пересохло, ноги горят огнем. У меня такое чувство, что я вот-вот потону в мерцающем море жары и света.

— Гай Валерий?

Я резко оборачиваюсь, не понимая, откуда доносится голос. Слепящее солнце словно выжгло мне глаза, я ничего не вижу. Затем на фоне золотого сияния различаю перед собой темную фигуру.

— Порфирий? — спрашиваю я наугад.

— Что ты здесь делаешь?

— Я прочел твое стихотворение.

— Мне давно не давал покоя вопрос, догадался ты или нет.

Мне не видно его лица, но судя по голосу, он спокоен.

— Я надеялся, что император уничтожил его, когда сжег бумаги из ящика Александра.