Чернильное сердце - Корнелия Функе

— Мне пора! — Волшебный Язык резко опустил его на землю.

Музыка смолкла. Внезапно наступила пугающая тишина. Волшебный Язык бегом кинулся в переулок, спускавшийся вниз, к автостоянке.

Фарид поглядел ему вслед. У него была другая задача. Он подождал, пока пламя вырвется из окна, и закричал:

— Пожар! Пожар в доме Каприкорна!

Голос его прокатывался гулом по пустой площади.

С бьющимся сердцем он забежал за угол и посмотрел наверх, на колокольню. Часовой вскочил на ноги. Фарид зажёг второй факел и бросил перед дверями церкви. В воздухе запахло дымом. Часовой остолбенел, обернулся и наконец-то зазвонил в колокол.

Фарид побежал догонять Волшебного Языка.

И тогда он сказал:

— Я должен умереть, в этом не может быть никаких сомнений; нет мне спасения из этой тесной тюрьмы!

Сказка про Али-Бабу и сорок разбойников

Элинор считала, что может гордиться своей храбростью. Хотя она до сих пор не знала, что ей предстоит, — а её племянница если и была осведомлена лучше, то виду не подала, — в том, что не предстоит ничего хорошего, сомнений не было.

Тереза тоже не доставила бандитам, выводившим её из склепа, удовольствия полюбоваться, как она плачет. А проклинать и ругаться она в любом случае не могла. Голоса у неё не стало, как сношенного платья. К счастью, у неё были при себе два клочка бумаги, измятые, засаленные, слишком маленькие, чтобы вместить слова, накопившиеся за девять лет, но всё же лучше, чем ничего. Она целиком заполнила их крошечными буквами, так что больше там нельзя было уместить ни словечка. О том, что было с ней, она рассказывать не хотела и только с досадой отмахивалась, когда Элинор шёпотом просила её об этом.

Она хотела задавать вопросы — бесконечные вопросы о дочери и о муже. И Элинор нашёптывала ей ответы — тихо-тихо, в самое ухо, чтобы Баста не узнал, что две женщины, которых собираются казнить вместе с ним, знакомы с тех пор, как младшая из них училась ходить между длинными, тогда заполненными до отказа книжными полками Элинор.

Баста держался плохо. Взглянув в его сторону, они всякий раз видели его вцепившиеся в решётку руки с побелевшими под загорелой кожей костяшками пальцев. Один раз Элинор показалось, что он плачет, но, когда их вывели из камер, его застывшее без всякого выражения лицо напоминало посмертную маску. А когда их заперли в омерзительную клетку, он присел на корточки в углу и сидел неподвижно, как кукла, с которой больше не хотят играть.

Клетка воняла псиной и сырым мясом — в ней, видимо, держали собак. Некоторые из людей Каприкорна, прежде чем усесться на приготовленные для них скамейки, проводили стволами ружей по серой металлической решётке. На Басту обрушился такой град издевательств и насмешек, что хватило бы на десятерых. Но он даже не шевельнулся ни разу — по одному этому можно было судить, как велико его отчаяние.

И всё же Элинор и Тереза держались от него подальше, насколько позволяла клетка. От решётки они тоже старались держаться подальше — от пальцев, просунутых сквозь неё, от рож, которые им строили, от горящих окурков, которыми в них кидали. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и каждая радовалась, что она не одна, и в то же время горевала об этом.

На самом краю площадки, у входа, на почтительном расстоянии от мужчин сидели женщины, работавшие на Каприкорна. Здесь не заметно было радостного оживления, царившего на мужских скамьях. Почти все лица были печальны. Женщины то и дело поглядывали на Терезу с ужасом и сочувствием.

Когда на длинных скамейках не осталось ни одного свободного места, на площадке появился Каприкорн. Для мальчишек мест не осталось, они сидели на земле перед чернокурточниками. Каприкорн прошёл мимо них, не повернув головы, не удостоив их взгляда, как будто они были и в самом деле стаей воронья, слетевшегося на его зов. Зато перед клеткой, где сидели его узники, он замедлил шаг и смерил каждого коротким самодовольным взглядом. На лицо Басты на мгновение вернулась жизнь. Увидев, что его господин и повелитель задержался у решётки, он поднял голову и посмотрел на Каприкорна умоляюще, как собака, просящая прощения у хозяина. Но Каприкорн прошёл мимо, не удостоив его словом. Когда он опустился в своё чёрное кожаное кресло, за спиной у него стал, широко расставив ноги, Кокерель. Видимо, он был новым любимцем. — Ох, да не смотри же ты на него так! — набросилась Элинор на Басту, увидев, что он всё ещё не сводит глаз с Каприкорна. — Он же собирается скормить тебя чудовищу, как муху лягушке. Ты бы хоть возмутился… У тебя же вечно на устах угрозы: «Язык отрежу, на куски покромсаю!» Куда же они все подевались?

Но Баста лишь потупил голову и снова уставился в пол между своих сапог. Он показался Элинор пустой устричной раковиной, из которой высосали тело и жизнь.

Когда Каприкорн сел и умолкла музыка, всё это время игравшая на площадке, ввели Мегги. Её вырядили в нелепое платье, но голову она держала высоко, и старуха, которую все здесь называли не иначе как Сорока, с большим трудом втащила её на помост, сооружённый посередине площадки. На нём ничего не было, кроме стула, выглядевшего так потерянно, будто кто-то забыл его там наверху. Виселица с петлёй была бы, на взгляд Элинор, уместнее. Мегги посмотрела в их сторону, пока Сорока тянула её вверх по деревянной лестнице.

— Здравствуй, дорогая! — крикнула Элинор, поймав испуганный взгляд девочки. — Не волнуйся, я пришла просто потому, что хотела непременно послушать, как ты читаешь.

С появлением Каприкорна воцарилась такая тишина, что голос Элинор разнёсся по всему полю. Он звучал твёрдо и бесстрашно. К счастью, отчаянный стук её сердца о рёбра никому слышен не был. Никто не мог догадаться, что она задыхается от страха, потому что Элинор надела броню — непробиваемую, испытанную броню, всегда спасавшую её в тяжёлые времена. С каждым новым горем броня становилась крепче, а горя в жизни Элинор было предостаточно.

Один из чернокурточников рассмеялся её словам, и даже по лицу Мегги скользнула тень улыбки. Элинор обняла Терезу за плечи и притянула к себе.

— Ты только посмотри на свою дочь! — сказала она. — Храбрая, как… как…

Она хотела сравнить Мегги с отважным героем какой-нибудь книжки, но все они были мужчины и к тому же, на её взгляд, не так храбры, как эта девочка, смотревшая с помоста на подручных Каприкорна, гордо подняв голову и упрямо выставив подбородок.

Сорока привела с собой, кроме Мегги, какого-то старика. «Наверное, — подумала Элинор, — это тот самый человек, по вине которого все мы тут оказались. Фенолио, придумавший Каприкорна, Басту и всю прочую мерзость, включая чудовище, которое убьёт меня сегодня ночью». Элинор всегда любила книги, а не писателей и не слишком доброжелательно глядела на старика, которого Плосконос вёл мимо её клетки. Для него был приготовлен стул в нескольких шагах от кресла Каприкорна. Элинор спросила себя, не означает ли это, что у Каприкорна появился новый друг, но, когда за спиной у старика с мрачным видом вырос Плосконос, она пришла к выводу, что это, скорее, новый узник.