Расцвет и упадок цивилизации (сборник) - Александр Александрович Любищев

186): «Нигилист, это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип». Нигилизм в таком понимании является знаменем подлинного свободомыслия и потому-то свободомыслящие люди ценят и будут ценить Писарева, несмотря на все его часто грубейшие ошибки. Опять обращаясь к тексту Тургенева, можно сказать, что нигилист в смысле Зайцева – это человек, который ничего не уважает (кроме, конечно, своей собственной персоны и тех лиц, мнения которых совпадают с его собственным мнением), а нигилист в смысле Писарева – человек, который ко всему относится критически, даже к самому себе. Поэтому он может радикально переменить свои конкретные взгляды по самым основным вопросам науки и философии, но сохранить уважение к тому, для кого «Сила и материя» Бюхнера казалась вершиной философии. А близость Писарева и Зайцева – это близость людей, которых связывает на определенном этапе общность противников. В классическом произведении советской драматургии «Любовь Яровая» подлинный революционер Кошкин искренне и долго считал Грозного кровью спаянным братом и другом, пока случайное обстоятельство не обнаружило подлинно бандитскую натуру Грозного. Между Писаревым и Зайцевым такая же разница, как между Кошкиным и Грозным, и сейчас, конечно, придавать примерно одинаковый вес Писареву и Зайцеву можно только при полном притуплении критического чутья.

Сейчас мы должны строго различать фигуры, подобные Зайцеву и Писареву, и совершенно правы были и Лесков, и редакция «Библиотеки для чтения», утверждая, что Зайцев везде склонен обнаруживать «грязные призраки собственной мелкости и чисто субъективной подозрительности» (Зайцев, стр. 46). Экспансивная молодежь того времени, конечно, плохо разбиралась в людях. Из того, что среди революционеров находилось много благороднейших и честнейших людей эпохи, были склонны делать вывод, что все люди, придерживающиеся «честных убеждений», субъективно честнее их противников, и потому критика людей, считавшихся передовыми, воспринималась болезненно и принималась как преувеличение, что и было показано на примере Зайцева.

Лесков никаких преувеличений в изображении этого типа нигилистов не делал. Он всегда все изображал с беспощадной прямотой. Эта острота изображения у Лескова всего ярче выступает при сравнении трактовки той же темы писателями, в принадлежности которых к радикальной демократии никто не сомневается. Возьмем рассказы Лескова «Тупейный художник» и Герцена «Сорока-воровка». Оба не только касаются одной и той же темы – печальной судьбы крепостной актрисы, но описывают один и тот же театр графа Каменского в Орле. Разница та, что у Лескова указаны точно имена графов Каменских (один из них был убит в 1809 году за жестокость с крепостными), а у Герцена они фигурируют под именем князей Скалинских. В рассказе Лескова показано такое кошмарное самоуправство крепостников, что вряд ли во всей литературе можно найти более обличительное произведение, и становится понятным, что крепостные, доведенные до отчаяния, убивали своих извергов, отлично зная, какая мучительная казнь их за это ожидает.

А вот как изложено у Герцена. Помещик влюбляется в свою крепостную актрису и стремится склонить ее к любви. Встречает резкий отпор, даже глумление над тем, что он и старый, и плешивый. Но помещик не прибегает ни к насилию, ни к побоям. Актриса продолжает играть, но помещик ее притесняет дачей второстепенных ролей, плохими костюмами. Приезжий, не крепостной актер допускается к свиданию с ней. Актриса готова на свои деньги приобресть костюмы, просится в город, встречает насмешку, что она торопится к любовнику, и в ответ на это она действительно сходится без любви с одним молодым человеком, беременеет, чахнет и умирает через два месяца после родов. Право же, такого рода «притеснения» актрис вовсе не специфичны для крепостного права, и если бы такого рода факты были свойственны только худшим крепостникам, то не было возмутительным то примиренческое отношение к крепостному праву, которое было характерно для многих вполне добросовестных людей, как например, Гоголя. «Тупейный художник» впервые напечатан в 1883 году, уже после отмены крепостного права, а «Сорока-воровка» в 1848, причем в это время Герцен уже был за границей и не было основания смягчать ужасы еще действовавшего в то время крепостного права. Если бы «Сороку» написал Лесков или другой не радикальный писатель, то его наверно обвинили бы в лакировке крепостнической действительности.

Полная объективность Лескова ясна и из того, что с той же яркостью он рисует и положительных героев того лагеря, которому он вовсе не сочувствовал. Как правильно указывает Л. Гроссман («Н. С. Лесков», издательство «Знание», 1956, стр. 16) в романе «Некуда» Лесковым не только «не без сочувствия» излагаются события европейской революционной истории, но «вдохновенно и с увлечением изображен молодой Герцен и описана его огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума». Никем не оспаривается высокая моральная чистота героев «Некуда», Бенни, Лизы Бахаревой (ее прообраз – жена Бенни), Помады. Даже в романе «На ножах» Горький высоко оценил образ нигилистки Ванскок. Лесков умел находить черты высокой морали и среди представителей своих политических противников – революционеров, так как ему, как и Л. Толстому (к которому Лесков был очень близок), решающей в жизни человечества казалась моральная точка зрения. Несомненно, в этом была односторонность, но односторонность более почтенная, чем та, которая пыталась все проблемы разрешить топором, голым разрушением. Истинный революционер представляет синтез обоих начал. Движущие мотивы его поведения: любовь к униженным и оскорбленным, вера в право и справедливость, а ненависть к врагам – производное.

«Грозно и сурово сыпал я удары

Оттого, что много верил и любил».

С другой стороны, мы видим, что эволюция того благородного типа революционеров, который был изображен Лесковым под именем Райнера, привела ко вполне реальному образу Ганди. В разгар борьбы за освобождение Индии, когда 8 августа 1942 года было арестовано все руководство Индийского Национального конгресса, Ганди сказал замечательные слова: «Мы должны глядеть в лицо миру спокойными и ясными глазами, несмотря на то, что глаза мира сегодня налиты кровью» (Дж. Неру. Открытие Индии. ИЛ, 1955, стр. 34). Через пять лет его родина, Индия, приобрела независимость.

И вот, если мы взглянем с этой точки зрения на нашу старую классическую литературу второй половины XIX века, то становится понятной позиция большей части наших писателей по отношению к так называемым нигилистам. Хорошо известно, что, как правило, радикальная молодежь изображалась в неприглядном свете. Но были исключения. Тургенев показал благороднейший образ болгарского революционера Инсарова и, можно сказать, канонизировал народовольцев в замечательном коротком рассказе «Порог». Его Рудин, несмотря на многие слабости своего характера, погибает на парижских баррикадах 1848 года с