Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

так экономилось место на ограниченном пространстве острова. Ведь весь город стоит на островах, которых до засыпки многих водотоков в 1975 году было более сотни, да и сейчас немало – 42, объединенных в четыре группы, из которых Петроградская сторона, омываемая Малой Невкой, Большой Невкой и собственно Невой, а также малыми речушками вроде Карповки, являет собой сеть малых островов, из которых самые известные Аптекарский и особенно Заячий с Петропавловской крепостью: начало и сердце северной столицы в виде заложенного Петром I Санкт-Питер-Бурха.

И мы пошли проспектами, улицами, улочками и дворами через всю Петроградку до самого зоопарка, заглядывая по пути во все попадавшиеся забегаловки. У кинотеатра, кажется, «Баррикада», стало ясно: необходим перерыв. Забаррикадировавшись в зрительном зале, уснули. Разбудила билетерша:

– Сеанс окончен, прошу на выход.

– Кино-то хоть интересное? – спросил я.

– Очень, – серьезно ответила она.

– Не зря билеты брали.

Гулянка продолжалась допоздна, хотел сказать дотемна, но стояли белые ночи, и опасались не темноты, а полуночного развода мостов. Мы успели, хоть чуток спотыкались ногами и запинались языком. Но трамвай свой дождались, домой пришли и к кровати добрались самостоятельно. Спать также предстояло вместе. Сима с глухим ворчанием стелила и костерила Витьку:

– Как на работу завтра? С какой рожей явишься?

Может, и еще что-то говорила, но мы уже спали и продолжения не слышали.

На другой день из квартирного (общего) телефона в коридоре позвонил Маше в общежитие. Долго ждал, пока позовут. Маша – с обидой, мол, где был вчера? Я не соврал, ответил, что в кино ходил с братом. К счастью, не спросила, что смотрели.

Встречу назначила со смыслом – Поцелуев мост, что неподалеку от Невского проспекта. Воспетый мост через Мойку показался мне самым невзрачным из виденных, во всяком случае, аналогичный Биржевой со львами и цепями рядом не станет. Но зато здесь меня ждала Маша, которая невзрачность ту сразу преобразила присутствием. Я нарисовался во всем провинциальном блеске: светло-коричневом костюме, рубашке с открытым воротом, зеркальных очках с золоченой тонкой оправой и по-есенински разлохмаченной на питерском ветру головой. Маша смотрела во все глаза, и, пока соображала, поцеловал её максимально крепко.

– Ты чего? – едва отдышавшись, прошептала она.

Действительно, мы даже не обнимались ни разу, встреча была одна, и та танцевальная. Но не сдаваться же сразу.

– Так мост же Поцелуев.

– В Ярославле все такие шустрые?

– Через одного, которые нечетные…

– Скажи, ты со всеми девушками…

– Знаешь, почему мост называется Поцелуевым? – попытался переменить скользкую тему.

– Нет.

– А я знаю. Первый деревянный мост, перекинутый через Мойку, название получил по находившемуся рядом трактиру купца Поцелуева. Однако существует другая версия, согласно которой мост, ведущий к воротам Флотского экипажа, был традиционным местом расставания моряков. Возлюбленные и супруги, прощаясь на мосту, напоследок целовались.

Мне удалось удивить Машу, умолчав, что перед самой поездкой брал в библиотеке путеводитель по Ленинграду.

Целый день мы колесили по городу, минуя музеи и выставки, просто глазея по сторонам и украдкой – друг на друга.

На Кондратьевский вернулся под вечер. Витя еще не объявился, и гнев, накопленный за долгий день, Сима обрушила на меня:

– Ездиют и ездиют. Один с зюрзаком (незадолго до моего приезда тут побывал еще один родственник, то ли племянник, то ли внук племянника по имени Юра) другой – с портфелей. Чего ездиют? Чего дома не сидят, раздолбаи…

Притом через слово произносимое следовало два непроизносимых, то есть матерных. Била наповал. Робко возражал, мол, договаривались же о приезде в письмах…

– Ладно, мой руки и садись.

Ждать пришлось недолго. Она принесла большую сковороду с жареной колбасой, залитой яйцом. Ужин, дополненный большой кружкой сладкого чая, мигом поправил настроение.

На следующий день мы побывали и в институте Маши. Поразил огромный атриум входа с единственным украшением – большой скульптурой Сергея Мироновича Кирова, любимца старых питерцев. Смотреть пришлось недолго. Вдруг началась суета, студенты высыпали из здания с флажками, один советский, другой – непонятно чей. Оказалось – румынский. Нас расставили вдоль проспекта, по которому вскоре промчался правительственный кортеж с эскортом мотоциклистов. В машине с открытым верхом находился седовласый с орлиным профилем мужчина, приветливо махавший рукой и улыбавшийся. Оказалось, глава Румынии Георгиу-Деж.

– И часто вас таким образом выставляют на улицу, – поинтересовался я.

– Не очень. Все же Ленинград не столица, и не все главы государств бывают у нас.

Дни не шли, летели… Целую неделю ходил в Эрмитаж. Как там у Городницкого: «Когда на сердце тяжесть и холодно в груди, к ступеням Эрмитажа ты в сумерки приди…» Пусть не в сумерки, а ранним утром с ветром и солнцем в голове на протяжении недели, наверное, ходил к ним день за днем. Атланты притягивали больше иных достопримечательностей Эрмитажа. И не факт, что так же тянуло бы, осуществись первоначальный замысел немецких архитектора и скульптора, по которому на портике должны были стоять фараоны.

Вы можете представить семитского типа красавцев в юбочках из тростника, едва прикрывающих мужское достоинство, у входа в Зимний? Я – нет. Слава богу, наши архитекторы предложили иное оформление. В результате портик Нового Эрмитажа со стороны Миллионной улицы украсился десятью гигантскими фигурами атлантов. «Стоят они – ребята, точёные тела, поставлены когда-то, а смена не пришла. Их свет дневной не радует, им ночью не до сна. Их красоту снарядами уродует война». Когда фашисты обстреливали город, один из снарядов попал в Атланта, разрушив торс практически наполовину, но исполин выстоял, и с тех пор крайнего справа Атланта, смотрящего на Марсово поле, считают наделённым особой силой. Почти пятиметровые Атланты поставлены на высокий постамент. Чтобы заручиться их поддержкой, следует дотянуться до правого пальца ноги того самого Атланта справа. Трудно, но каждый день молодые питерцы приходят, чтобы загадать желание.

В который раз удивлялся названию, поскольку французское слово «эрмитаж» буквально значит «уединенное место, приют, одинокий сельский домик». А тут… Ничего себе приют, из тысячи комнат и трех миллионов экспонатов! За неделю не ознакомился и с половиной из них. Если же знакомиться с этой сокровищницей всерьез, лет не хватит. Ходить сюда за впечатлениями можно всю жизнь. В этом смысле всегда завидовал ленинградцам.

«Если строить, то Эрмитаж», – говорят коренные петербуржцы, подразумевая высочайший уровень дела. Многие принимают за Эрмитаж Зимний дворец. И правы, но не до конца. На самом деле «уединенный сельский домик» состоит из пяти соединенных зданий-дворцов.

Самое первое зимнее пристанище возникло на набережной Невы еще при Петре I, когда построили маленький домик из дерева в голландском стиле. Перед обручением с Екатериной задумал поменять деревянный дом на