Соблазны французского двора - Елена Арсеньева

Вязальщица, поименованная толстухой Луизон, вразвалку двинулась к Марии, и та едва не лишилась чувств от страха.

Луизон! Луизою называют парижане гильотину! Чудилось, сама смерть приближается к ней в образе страшной вязальщицы.

– Бумаги наши в порядке! – угодливо выкрикнул Данила, свесившись с седла и показывая сверточек, перевязанный черной шелковиною.

– Давай их сюда! – приглашающе махнул сержант, и Данила ринулся к нему, пытаясь оттеснить толстуху, пробивавшуюся к Марии, но она увернулась с ловкостью, неожиданной в ее увесистом теле, и схватила за узду коня Марии, впившись своими маленькими глазками в ее распушившиеся косы.

– Эй, красотка! – прошептала она, распялив губы в щербатой улыбке. – Продай мне свои кудряшки!

Мария захлопала глазами. Что за бред!

Толстуха сорвала с головы чепец, обнажив почти лысую голову:

– Думаешь, мне самой шиньон понадобился? Нет, уже и прикалывать не к чему. Но штука в том, что… – Она поманила Марию нагнуться и зловонно прошипела: – Мэтр Сансон[120] говорит, что слишком мало голов сваливается в корзину. Мои товарки расхватывают волосы наперебой, я уж который день не поспеваю. Я заплачу тебе сколько скажешь – ливр, если хочешь! – а ты срежь косы. Ну кому знать, что они живые, а не с головы какого-нибудь дохлого аристо? Таких мне на двадцать пар чулок хватит, не меньше. Или одежей откуплюсь – я снимала тут кое-какие вещички с казненных, среди них есть синее шелковое платье – как раз на тебя!

Мария качнулась в седле, и толстуха Луизон воздела кверху свой толстый грязный палец:

– Ты не думай, я кровь отстирала, ничего не будет заметно. Продай косы! Вот у меня и ножницы есть!

Вязальщица потянулась к всаднице с огромными ножницами, и Марии показалось, что не их ржавая сталь коснется сейчас ее головы, а ледяное лезвие гильотины!

Пронзительно взвизгнув, Мария отшатнулась, невольно натянув поводья; шальной конек вздыбился, коротко заржав, и опустил кованые копыта на голову grosse Luison.

Вязальщица рухнула, залитая кровью, и крик Данилы: «Беги! Скорее!» – потонул в реве крестьян и ремесленников, только что мирно входивших в город.

Марию мгновенно стащили с коня, скрутили руки и, пока волокли к сержанту, в клочья изорвали одежду, исщипали до синяков, едва не выдрали волосы, в кровь разбили губы, а после двух-трех ударов под ребра она едва могла дышать.

Данила, выдавший себя своим неосторожным криком, тоже был связан, скручен, валялся в пыли. Марию бросили рядом с ним, но сержант рывком вздернул ее на ноги и, прищурясь, вгляделся в бледное, перепачканное пылью и кровью лицо.

– Сдается мне, что ты не так уж проста, красотка! А ведь и впрямь красотка… – Он провел ногтем с черной каймою грязи по голой груди Марии, и все, что она могла сделать для своей защиты, это выплюнуть в лицо сержанта кровь, наполнявшую ее рот. В следующее мгновение она опять лежала на земле и сквозь кровавую пелену смотрела на сержанта, который, небрежно утеревшись рукавом, принялся нарочно медленно отстегивать свою саблю.

Данила рвался, кричал, бранясь и плача, но сержант, не оборачиваясь, тюкнул его кулаком в голову – тот и умолк, замер в пыли кучкой окровавленного тряпья.

– Господи, прими душу раба твоего… – прошептала разбитыми губами Мария и закашлялась, понимая, что о ней уже некому будет помолиться. Каждый вздох причинял нестерпимую боль, а так хотелось еще раз, последний раз вдохнуть живой, пахнущей ветром свежей прохлады! Ну уж скорее, что ли… Мария чуть приподнялась навстречу сверканию смерти, уже занесенной над ней. Вот теперь она и правда никогда не забудет вчерашней ночи, эта память уйдет с нею… далеко! И, несмотря на дикую боль в избитом теле, она улыбнулась своим воспоминаниям, но тут же испуганно встрепенулась при звуке громкого, грубого, словно бы чугунного голоса:

– Завязать в мешок и утопить!

Она уже где-то слышала этот негнущийся бас! Она уже испытала прежде мертвую хватку этой огромной ручищи, она уже видела это багровое лицо… и Мария уставилась в ухмыляющееся лицо Жако, от всего сердца ненавидя сейчас даже не его, а весь этот мир, который был столь безобразно тесен.

* * *

Что было потом, Мария сознавала смутно. Жако тащил ее куда-то; следом бежали люди: Мария слышала их крики. Потом запахло речной свежестью, и Мария с наслаждением вдыхала этот запах.

Она открыла глаза. Водная гладь чудесной реки стелилась перед нею. Сена текла мирно и величаво, во всю ширь раздвигая берега.

Марию потащили в воду, но Жако сморщился:

– Да ну, будет тут болтаться у берега, дохлятина. Дайте камень побольше, чтоб сразу на дно! Обойдемся и без мешка, жалко тратить на эту падаль.

У берега болталась лодчонка. Жако положил на дно обвязанный веревками камень, сел на весла, намотав на кулак веревку, которая была накинута на талию Марии, а другим концом привязана к камню, и мощными гребками начал удаляться от берега.

Толпа шумела, махала, желала удачи.

Волны захлестывали лицо Марии, тащившейся за кормой, и всех сил ее хватало лишь на то, чтобы подтягиваться на веревке как можно выше, пытаясь не захлебнуться.

Лодка замерла, веревка натянулась – Жако подтащил жертву к правому борту, и она в последний раз увидела толпу на берегу. Жако удерживал ее одной левой рукой, правой же без малейших усилий перевалил через борт камень.

Страшная сила его тяжести потащила Марию вниз, в глубину, однако тотчас – она даже не успела захлебнуться! – такая же сила выхватила ее на поверхность. Лезвие ножа блеснуло… освободив ее от камня.

Не веря себе, Мария вцепилась обеими руками в лапищу Жако, который, чудилось, без малейших усилий удерживал ее над водой.

Успокаивающе подмигнув, он обернулся к берегу и помахал свободной рукой, как бы показывая: дело сделано!

Радостный крик был ему ответом, и Жако сросся с веслом, удерживая лодку, которую едва не развернуло течением.

– Сможешь держаться за борт? – проговорил Жако, не оборачиваясь к Марии. – Недолго – главное, спуститься пониже по течению, тогда я возьму тебя в лодку, мы дождемся ночи и вернемся в город.

Мария все еще цеплялась за его ручищу, как за последнее прибежище в жизни, забыв, что́ ей некогда пришлось пережить от этих рук, и Жако нехотя, как бы с натугой усмехнулся:

– Не бойся. Меня ведь послал за тобой Ночной Дюк – я не мог его ослушаться. Берись за борт, ну? Мне надо грести, не то с берега заметят неладное.

Мария заставила себя перехватить пальцы, удерживаясь за борт. Тупое оцепенение охватило ее: как могла она удержаться за борт; как случилось, что спасение пришло к ней в образе чудовища Жако и кто такой этот Ночной Дюк. Филин[121], что ли? Не тот ли филин, чей крик сопровождал ее этой ночью? Не тот ли, что ухал на кладбище? Не тот ли, с кем она…