Марионетка для вампира - Ольга Горышина

Один шаг, два, три… Ни одного слова, ни одного вздоха не полетело мне в спину. Я уже почти коснулась ручки на двери в коридор.

— Наши комнаты смежные, — проговорил вдруг барон своим обычным голосом. — На стене не зеркало, это дверь. В витиеватой раме сделана ручка в виде грозди винограда, а здесь стоит шкаф. Его можно подвинуть в сторону…

Я отдернула руку. Черт возьми! Он что, трясется за свою мужскую репутацию? В коридоре есть дежурные? Ничего, я буду играть роль примерной жены.

— Не надо ничего двигать. Меня ваша кровать вполне устраивает.

Я вернулась к подсвечнику и начала медленно раздеваться. Так медленно, что меня заколотило от холода. Но надо хотя бы раз в жизни устроить стриптиз. Пусть и без танцев. И в конце-то концов не перед посторонним же человеком, а перед мужем… Который повидал таких девочек, которых мне и на луне не переплюнуть! И все же, я младше их всех на полвека. У меня хорошая фора!

— То есть с кроватью у тебя не связано никаких плохих воспоминаний?

Я поняла, что барон поднялся, и поспешила спрятать колготки под висевший на спинке стула свитер. Но барон стремительно прошел мимо и уперся о шкаф с явным намерением сдвинуть его с места.

— Зачем?! Не надо!

— Надо! — буркнул барон. — Чтобы ты в любой момент могла уйти… К себе, — добавил он быстро, но так и не обернулся.

Затем подналег на шкаф и сдвинул в сторону. За ним действительно оказалось такое же зеркало, увитое виноградом. Барон схватился за гроздь и распахнул дверь настежь. С минуту постоял в черном проеме и обернулся.

— Я обещаю… Обещаю постараться никогда не переступать порога твоей спальни. Моя же для тебя всегда открыта. И я… — барон громко сглотнул, — могу спокойно спать в кресле. Ты это знаешь…

— Я не хочу, чтобы вы спали в кресле, — проговорила я вкрадчиво, пытаясь поставить точку в предыдущей беседе.

Мы оба перенервничали. Нас обоих следовало напоить валерьянкой. Но мы же взрослые люди. Мы можем взять себя в руки… И друг друга — в объятья.

Я сделала шаг к двери. Барон посторонился. Боковина шкафа оказалась ровно у него за спиной — падать некуда. Тогда можно взять предложенный второй шанс. Я повернула от порога прямо на него, подняла руку, но он успел перехватить ее у щеки. Стиснул мне пальцы и прижал к губам. Уже таким знакомым: горячим и влажным. Но я отдернула руку, не отдавая барону свой шанс… Нет, сейчас я кукловод, а он пусть примерит на себя роль марионетки. Пускай… Я сама привязывала к его рукам нити и знаю, что глаза горят только при нажатии кнопки и пугаться их нечего!

— Вера! Вера…

Да какая разница, что вы решили мне сказать… Я не позволю вам придумать очередное оправдание, не сегодня, не сейчас…

— Вера!

Как жаль, что я не могу прикусить вам язык! Меньше бы вы говорили, мне было бы намного спокойнее подле вас…

— Вера…

Может, ему нечего было сказать. Ему просто не нравились большие паузы в поцелуях? А у меня не хватало дыхания и смелости отдать ему губы… Я прятала язык, я целовалась, как школьница, одними губами…

И все же молила барона взять все в свои руки, но он даже не обнял меня — одной рукой барон держался за стену, а другой все пытался отыскать узел в моих волосах. Получается, мы так и простоим на пороге спален, на пороге новой жизни… Кто должен сделать шаг, чтобы я сумела наконец почувствовать себя настоящей баронессой? Я?.. А кто же… Марионетки не умеют ни ходить, ни говорить без кукловода.

Я с трудом расцепила пальцы за шеей барона и скользнула ему на плечи, чтобы избавить их от пиджака, но тот оказался застегнут на все пуговицы, и когда мои пальцы скользнули в петельки, барон с гулким стуком шарахнулся головой о шкаф. Только поздно попытался сбежать — я успела почувствовать его желание и понять, что удерживает его от близости со мной вовсе не мужская немощь.

— Петер, в чем дело?

Мои руки остались на лацканах пиджака, я не собиралась отступать. Пусть молчит. Ему нечего сказать… А мне есть, что делать. Руки, пусть и судорожно, но освободили плечи от самой толстой одежды. Теперь, через шелк рубашки, я чувствовала жар его кожи.

— Вера, не надо, девочка моя, не надо…

Пиджак повис на его сомкнутых перед собой руках.

— Мне хорошо просто видеть тебя, чувствовать рядом. Я не хочу, Вера, не хочу разрушить эту сказку… Ты трясешься не от холода, не от желания, а от страха… И я понимаю твой страх и разделяю его… Я могу сорваться… Нет, — он схватил меня за плечи, когда я невольно отступила от него на шаг, — я не причиню тебе вреда, но… Я могу не подарить радости, и это будет еще худшая боль, чем ту, что я тебе уже нанес. Я не умею, не умею быть нежным… Я не умею давать. Я умею только брать. Брать то, что мне кидали из жалости… И то, что я десять раз брал безжалостной силой. Пожалей себя, не меня… Я не стою твоей жалости. Ты уже подарила мне больше, чем такой, как я, в состоянии принять. И я молю тебя, моя девочка, — барон резко упал на колени и ткнулся лбом в мой дрожащий живот, — не ищи со мной этой близости. И не ищи ее ни с кем, пока я рядом, пока я жив… Ведь это возможно? Скажи мне, что это возможно?

Я кивнула, а потом сказала:

— Хорошо. Пусть будет по-вашему, — я вцепилась ему в щеки, чтобы отодрать его голову от моего тела. — Как в той дурацкой книге, верно… Супружество было учреждено в первую очередь для совместного времяпрепровождения… Так и у нас будет, верно? Вы мне что-нибудь из прошлого века расскажете, я вам — из своего нынешнего… Так и будем…

Я уже глотала слезы. Даже не соленые. Горькие. Обжигающие. Тошнотворные.

— Верочка, — барон потянулся к моему лицу, но я вывернулась, и его пальцы поймали лишь воздух. — Ты не должна злиться… Это все во благо тебе… Во благо…

Он не поймал моего лица, но удержал подле себя за руку.

— У тебя будет музей, будет море работы… Тебе некогда будет думать о таких мелочах… Время пролетит незаметно, и ты забудешь обо мне, как о ночном кошмаре… И тебе станет легче… Ты поймешь, что это правильно… Не привязываться друг к другу… Восемь месяцев, Вера… Господи, почему всего восемь месяцев за всю мою длинную никому ненужную жизнь…

Я сумела вырвать руку и поймать его голову. Теперь она нашла успокоение в ложбинке на моей груди. Я переступала с ноги на ногу, раскачивалась из стороны в сторону, точно укачивала младенца. А это младенец вдруг подскочил на ноги, схватил меня на руки и за секунду уложил в кровать.

— Спи! — барон наклонился, и его поцелуй вновь пришелся мне на лоб. Совсем стариковский поцелуй. — Я скоро приду к тебе.

Он дунул на свечи, но и по слуху я поняла, что костюм сменился на пижаму, потому в кровати я не позволила себе протянуть к нему даже руки, а сам он не обнял меня. Только я долго, пока наконец не уснула, слышала его тяжелые вздохи.

Сейчас я смотрела на него спящего, и в душе вновь поднималась жалость. Почему тогда рядом не оказалось человека, который сказал бы мальчику, что он все равно красив. Особенно во сне, когда лицо утрачивает дневную мешковатость и текстуру рогожи. Он сделал несчастными сразу двух человек: и себя, и Александру. За что? За чужую войну…