Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Карина Демина

— Что ж… пускай идут. Свои чары я сняла. — Колдовка усмехнулась. — Только помни, княже, у вас есть три дня… какое обличье он примет, в том и останется.

От же паскудина!

Из озера на берег выбрался волкодлак… хотя и присмиревший.

Вода была холодной.

Горячей.

Сладкой и горькой. Она разъедала глаза и, в пасть попав, плавила глотку. Лихо подумал даже, что сейчас не то чтобы утонет, но растворится в этой неправильной воде.

Смерти он не боялся.

Прежде не боялся.

Но узкое лицо водяницы, перекошенное, искаженное, будто видел он ее сквозь толстое стекло, заставило Лихо отпрянуть. В лице этом, давно уже утратившем всякое сходство с человеческим — слишком давно была мертва эта женщина, — он увидел отражение собственного будущего.

Полукружье рта с острыми треугольниками зубов.

Нос приплюснутый, с почти исчезнувшими ноздрями. Безбровые дуги и выпуклые рыбьи глаза. В них Лихо видел радость.

Водянице редко перепадало живое мясо.

Тонкие руки потянулись к нему, не то обнимая, не то пытаясь удушить. Она знала, что существа, обитающие по ту сторону воды, в воде бессильны. И потому не огорчилась, когда тонкие когти бессильно скользнули по чешуе.

Ее добыча была огромна.

Страшна.

И все же беспомощна. Она неуклюже барахталась, путаясь в волосах водяницы, куда более прочных, нежели рыбацкие сети, и выпускала пузыри воздуха. И водяница знала, что когда нить пузырей иссякнет, то и добыча затихнет.

Позволит спеленать себя.

Опустится на илистое дно озерца, где так хорошо думалось ни о чем. И уже там вода сделает остальное. Несколько дней всего, и тело наполнится газами, чешуя станет мягкою и осклизлой, а мясо обретет чудесный привкус гнили.

Водяница облизнулась и вновь протянула руки. Если бы она могла говорить, она бы сказала, что не стоит переживать так. Смерть от воды — не худшая из смертей.

Откуда она это знала?

Откуда-то… и знанием бы поделилась. Наверное.

Но чешуйчатая тварь, которая было затихла, вдруг рванулась, раздирая сеть из волос, и клыки ее пропороли воду у самого лица водяницы, оскорбленной этакою непочтительностью. Разве ж она не заслужила толики уважения?

Водяница заверещала, тоненько, обиженно, попыталась подняться следом за тварью, но собственные руки оказались слабы, а волосы крепко привязывали ее ко дну озерца.

Лихо же выбрался.

И удивился тому, что выбрался. Да и не только этому.

Вода, проклятая едкая вода, которая заполнила все его нутро, вымыла остатки чужой волшбы. И Лихо кашлял, давился…

Его рвало.

И это было за благо.

Если вы заблудились в лесу, а компаса под рукой нет, дождитесь осени — птицы полетят на юг!

Из рубрики «Советы на все случаи жизни» весьма любимой многими читателями «Познаньской правды»

Яська шла сама.

Колени дрожали.

А она шла. Шаг за шагом. Плиты каменные, древние… и про место это братец всякое сказывал. Стало быть, случалось ему заглядывать в деревеньку брошенную? А может, и в сам храм… что он здесь делал?

Разбойники садятся на лавки, будто прихожане достойные.

Лица застыли, будто и не лица — маски благолепные поверх харь истинных напялили. Глаза пустые… неужто и вправду лишились разума? Кричать… звать надобно… но кого звать, когда вокруг не то люди, не то куклы… кукол у Яськи никогда не было.

А хотелось.

Особенно такую, как у Старостиной дочки, чтоб с личиком фарфоровым да в наряде распрекрасном. Он-то потом поистрепался, конечно, и старостиха новый сшила, краше прежнего. Кукле и лицо подновляли красками, отчего выходила она кривоглазою да размалеванной, точно гулящая девка, а все одно такой больше ни у кого в селе не было. И Яська мечтала, как однажды мамка привезет ей с ярмарки такую… или сама Яська купит… мечтала, стало быть, а после забыла про мечту. Револьвер вот купила, штаны… а куклу — так и нет. И выходит, что Яська вот-вот помрет, так и не поигравши с той замечательной куклой.

Слезы сами собой поползли.

— Отпусти, — попросила, зная, что не отпустит.

Боится.

Янек покачал головой и взгляд отвел. Он неплохой парень… и книжку вот написать хотел про героя, про подвиги… написал бы, если бы оно иначе все вышло.

— У меня выбора нету, — сказал шепотом и к алтарному камню подпихнул. — Иди, Ясь… лучше сама иди… я постараюся, чтобы не больно…

И еще жалобней, точно убеждая себя самого, повторил:

— Ты ж понимаешь… выбора нету…

На них смотрели.

А ведь Янек в своем разуме остался. И при воле. И при оружии… а руки связаны, если б свободные были, Яська б попробовала счастья. Лучше уж так помирать, чем овцою, которую прирежут вот-вот…

— Хочешь? — Янек снял с пояса флягу. — Она сказала, что глотка хватит… один глоток, и ты уснешь. Сны красивые… знаешь, как в книжке…

— Не надо.

— Почему?

Спящих, наверное, резать проще.

— Я не хочу, чтобы как в книжке.

Проход узкий. Алтарь расколотый, покрытый засохшей кровью, точно коростой. На него и глядеть-то отвратительно.

— Дура ты, Яська. — Янек головой покачал и флягу убрал. — Ложись.

— Нет.

— Брысь, Куша…

Повиновались.

Скрутили.

Уложили.

Цепями ржавыми, откуда только взялись они, опутали, да так, что и дыхнуть получается не сразу. А лица-то, лица по-прежнему благостные.

И слюна на губах пузырится.

Кровавая.

Значит, и им не жить. Слабое утешение.

— Ты… — Янек погрозил пальцем. — Тихо лежи, ладно?

А глаза-то переменились… прежде, помнится, светлыми были, не то синими, не то серыми, а теперь сделались черны-черны… и глядит из них уже не Янекова растрепанная душонка, иное нечто, чему названия нет. Глядит и скалится.

Радостно ему.

Сладок страх. Не бояться у Яськи не выходит, все ж таки убьют вот-вот…

— Я… тебя не прощу…

Ему не нужно прощение Яськи.

Он смеется, и на хриплый его смех отзывается мертвый колокол. Гул его наполняет храм и переполняет, и саму Яську до краев… как удержать? Силы слишком много… и она корежит, мнет, грозя вылепить подобие твари, застывшей над нею же с ножом.