Змейка и крылья ночи - Карисса Бродбент

class="p">Глава сорок девятая

Нет.

Мой Ночной огонь угас.

Голова Райна откинулась на песок. Глаза были полуоткрыты, он невидящим взглядом уставился на толпу. Все та же глупая улыбочка осталась на его губах.

Я только что получила все, чего когда-либо желала. Мои самые заветные мечты осуществились.

Но все, что было у меня в голове, – это «Нет!».

Нет, он не погиб. Я этого не сделала. Я знала, что нет. Я не воткнула меч. Ум беспомощно хватался за эти несколько последних решающих секунд.

Неужели он мертв?

Не может быть.

Где-то вдалеке, точно из другого мира, над ареной зазвучал голос министера:

– Двадцать первый Кеджари обрел победителя!

Амфитеатр наполнили исступленные крики кровожадной массы, восторгающейся вымокшим в крови победителем.

Я не шевелилась.

Мне пришлось заставить пальцы отпустить захват на рукояти меча. Они нависли над безжизненным лицом Райна. Его кожа была еще теплой. Мой большой палец описал кружок в уголке его рта.

– Райн, – выдохнула я, словно ожидая, что он мне ответит.

Он не ответил.

И не пошевелился.

Я убила его.

Я убила его!

О Матерь, что же я натворила!

Я обхватила его лицо ладонями. Дыхание врывалось в легкие глубокими, болезненными вдохами. Перед глазами помутилось.

Я не плакала, когда погибла Илана. Не плакала с тех пор, как заколола возлюбленного. В ту ночь я поклялась себе – и Винсенту, – что никогда больше не буду плакать.

Но я ошибалась. Да еще как. Мир только что потерял невероятную силу. И моего присутствия здесь было недостаточно, чтобы ее возместить.

В этой игре должен был победить только один из нас. И это должна была быть не я. Не я.

Ничего не существовало, кроме меня и света, который я только что задула в этом мире.

Не существовало даже звуков толпы. Даже голоса министера, огласившего трибуны:

– Встань, победитель. Встань, дабы приветствовать свою богиню.

Нет, ничего этого я не слышала.

Я подняла взгляд, только когда установилась тишина. По коже пробежала дрожь. Я посмотрела вверх – на небо. Оно было чистое и ясное, на фоне бархатной ночи горели звезды. У меня так плыло все перед глазами от слез, что звезды вспыхивали ярко, как маленькие сверхновые.

Или…

Я нахмурилась.

Нет. Это были не слезы. Звезды и впрямь стали ярче, словно в них подбросили растопки. Над амфитеатром закружились в небе серебряные дымки, будто разорванная паутинка. Воздух стал совершенно неподвижен, как будто все ветерки забрало своим дыханием высшее существо.

Высшее существо, сама богиня, Утроба ночи, тени, крови. Наследница короны мертвых.

Матерь вампиров.

У меня на руках зашевелились волоски.

– Склонись, – прошептал министер. – Склонись перед нашей Матерью неутолимой тьмы Ниаксией.

Глава пятидесятая

Мне не нужно было склоняться. Я уже стояла на коленях и не могла заставить себя встать.

Почувствовала я ее раньше, чем увидела.

Когда заходила речь о богах, я всегда была несколько скептична. Хотя все в Обитрах любили превозносить Ниаксию и ее непостижимое могущество, я размышляла, насколько это было преувеличением или мифом.

Сейчас, в этот момент, все сомнения исчезли.

Весь проклятый мир склонился перед Ниаксией. Не только люди. Но и воздух, небо, земля. Под моими ладонями сдвинулся песок, словно устремляясь ближе к ней. Ночь завозилась, будто ей мучительно не терпелось оказаться у богини в легких.

Каждая моя частичка взывала к ней.

«Повернись, повернись, повернись», – шептал мне ветер.

Но я не могла оторваться от Райна.

– Взгляни на меня, дитя мое.

Ее голос был миллионом оттенков миллиона звуков, наложенных друг на друга безупречными слоями. Воплощенная история, воплощенное могущество, воплощенное горе.

Я заставила себя отпустить лицо Райна, и его голова упала на песок, пугающе безжизненная.

Ничего не чувствуя, я встала. Обернулась.

Передо мной стояла Ниаксия.

Она была не существо. Она была явление.

Мой ум покинули все мысли. Рот приоткрылся. Она плыла над самой землей, и ее изящные босые ноги едва касались песка. У нее были длинные черные волосы, словно ночь завитками плыла вокруг нее, колыхаясь вечным бризом. В их тьме сверкали звезды – нет, не только звезды, но все бесконечные оттенки неба. Пестрые отсветы далеких миров. Пурпур и синева галактик. Волосы доходили почти до колен, опуская вокруг нее завесу ночи. У нее была снежно-белая кожа, а глаза – черные, как полночь. Ее обнаженное тело, казалось, окружено расплавленным серебром – тысячи блестящих оттенков играли на всех впадинках ее фигуры. Тени, качаясь, ласкали ее изгибы обрывками темноты.

У нее были ярко-красные губы. Когда она улыбнулась, с изящного заостренного подбородка упала капелька крови.

Мне страстно захотелось дотронуться до ее кожи. Слизнуть с ее губ капельку крови. Я давно выучила, что красота вампира опасна, что это ловушка, уснащенная серебряными зубами. Их привлекательность – инструмент для заманивания добычи.

Неотразимость Ниаксии превзошла вампирскую, и это меня пугало.

Я все осознавала, и тем не менее в эту секунду, когда на меня в полной мере обрушилось ее обаяние, я готова была умереть за нее. Я готова была убивать за нее. Я бы задрожала в экстазе, если бы она предложила мне смерть от этих изумительных пальцев с обмакнутыми в кровь кончиками.

Я попыталась успокоиться. Боль моего горя растравила меня, и брешь, которую оно пробило в моих защитных доспехах, была слишком широка, чтобы ее залатать.

Ниаксия ступила на песок беззвучными стопами. Она склонилась ко мне и взяла в ладони мое лицо. Ее глаза, совершенно черные, отражали гаснущее сияние умирающего заката, являли новый оттенок неба каждый раз, как она поворачивала голову.

– Орайя! – произнесла она мое имя каким-то исключительно верным способом.

Ее губы изогнулись в улыбке. Она посмотрела через плечо.

– У нее твои глаза, – рассмеялась она.

Винсент. Она смотрела на Винсента. Я оторвала от нее взгляд. Винсент вжался в перила и смотрел на меня не мигая. В нем боролись гордость и тревога. Его глаза сияли.

– Дочь моя, Орайя из Дома Ночи, – сказала Ниаксия. – Ты стойко сражалась и боролась отлично. Скажи мне, моя победительница, чем я могу вознаградить тебя?

Победительница.

Сражалась.

Эти слова развеяли мимолетную дымку обаяния Ниаксии. На меня обрушилась жестокая реальность: где я и что я сделала, чтобы быть здесь.

Горе было невыносимым. Миллион граней миллиона решений, которые можно было принять иначе. Кровь Райна, горящая на моих руках.

Совершенное лицо Ниаксии стало задумчивым. Высеченный из сплошной тьмы взгляд опустился на безжизненное тело Райна.

– Ты страдаешь, дитя мое.

Даже не знаю, сочувствие ли было в ее голосе.

Вслух я ничего не говорила,