Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева

– Причем я уверена, что ты веришь, что именно у тебя-то она есть. И это верно про каждого из нас. Однако доказательств никаких тому нет. Ведь ты не на войне, не сражаешься ни за одну из сторон – раз. Ты даже не пишешь посты, которые подвергли бы тебя опасности, то бишь никак не выражаешь свое мнение – два. Не думаю, что вообще есть такие люди, у которых была бы так называемая «душа». Воюют все за бабки, надеются на то, что заработают себе на квартиры и машины, пусть даже ценой здоровья и жизни. Культурные деятели, какую бы сторону ни заняли, надеются продвинуть свое имя, продажи своих книг, песен, фильмов…

– Чушь! Миллионы россиян поддерживают власть, они сплотились, они желают победы, они перечисляют деньги, многие бесплатно трудятся на фронт… Им никто не платит за мнение, никто. Стало быть, есть что-то еще, кроме денег и выгоды, есть что-то еще… Патриотизм? Мне казалось, его давно уничтожили. Неужели это он самый? Неужели наши люди действительно так любят Родину, любят своих соотечественников, становятся в одночасье едины? Как необъятна и загадочна все-таки русская душа, как она преподносит себя, с какой новой стороны – всякий раз, как самое существование страны находится под вопросом.

– А я все равно не верю ничему и ни во что. Все это позерство, хотят выглядеть лучше, чем они на самом деле есть. А ты? Ты, друг мой! Ты и вовсе молчишь, чтоб не лишиться работы и возможности приезжать в Россию. И так всякого возьми – везде есть не только идеал, но непременно интерес. Так или иначе, все крутится вокруг одного идола, и имя ему – деньги. И вот еще вопрос: ты нас осуждаешь за то, что мы исключительно только из-за выгоды поддерживали или поддерживаем оппозицию, а сам-то ты…

– Что?

– Ты сам… – Тут она придвинулась и наклонилась через столик так, чтобы как можно ближе видеть мое лицо, выражение его, глаза. Казалось, она пронзала меня насквозь своим взглядом, полным лукавства и насмешки. – Желаешь России поражения в этой войне? Вот честно? Прямо жаждешь, чтоб украинцы выиграли?

– Какая же ты…

– Кто? Ну кто?

– Ах, впрочем, не важно. Ведь ты права! Что в тебя только вселилось? Всегда была дура-дурой, пустышка, не иначе, а сейчас нет, сейчас ты – исчадие Ада, зло как оно есть, но какое: хитрое, вероломное… быть может, не совсем умное, но не глупое – это точно.

Моя оскорбительная откровенность рассмешила Машу, и она откинулась назад в мягком кресле, мне показалось даже, будто злые слова мои льстили ей. На этот раз я склонился над столом, чтобы быть ближе к ней.

– Не думал, что скажу это. Честно: не могу желать своей стране поражения. Ненавижу, а все равно не могу. Может быть, в этом моя беда… Я почти отрекся от всего, но… сердцу не прикажешь. Его нельзя научить не любить.

– Научить не любить можно всякое сердце, было бы желание. У тебя этого желания просто… нет.

– Может и так. Ну так что же с того?

– А то, что в тебе это все напускное, и уж кому-кому, а не тебе с твоей любвеобильностью бегать на митинги и марши. В тебе нет хладнокровия, если хочешь, нет равнодушия к чужой боли, страданиям, предательству, подлости. Ты не можешь втоптать человека в грязь, уничтожить и… не пожалеть его при этом. Я еще в те годы это знала, знала, что ты занимался не своим делом.

– Я вдруг понял. – Перебил Машу я. – Кого ты мне так напоминаешь. То же сухое лицо, линия рта, выражение глаз… Ты стала похожа на генерала Власова. Да и повадки те же: метаться от победителя к победителю, везде пытаясь извлечь выгоду.

– Ты что-то имеешь против Власова?

– Нет, ну что ты! Либералы полностью обелили его, да и Солженицын учил любить Власова и восхищаться им. Однако я, похоже, сам того не понимая, всегда не уважал Солженицына за это. Не могу спокойно относиться к предательству, так получается. Как верно ты все подметила. А ты сама… не боишься?

– Чего же?

– Участи Власова? – Я спросил это, едва скрывая угрозу в голосе. Но она продолжала улыбаться, ничуть не выдавая ни малейшего испуга. – Да и я могу всем рассказать о том, какая ты на самом деле «патриотка».

– Ха! Расскажи, попробуй. Тебя же со свету сживут. У меня столько воинствующих поклонников-«ватников» нынче, никто тебе не поверит.

Тонкая улыбка на ее лице стала шириться, пока не растеклась по всему лицу, и торжество надо мной захватило ее.

– Давай оставим эти споры, милый мой, Саша. К чему портить друг другу настроение? Куда же ты заторопился? Вечер еще только начался, ведь я здесь одна, в командировке, без своего парня…

Должно быть, в привычной жизни Маши, в ее каждодневном окружении, последние слова были бы расценены как некая награда, от которой невозможно отказаться, но я же едва удержался от того, чтобы не сморщить лицо: так неприятна, так отвратительна мне была единая мысль провести ночь с этой трухлявой, насквозь гнилой, в довершении всего мужеподобной женщиной.

Я уже встал из-за стола, но на мгновение замер, проронив только:

– Кажется, внутри ты ни капли не изменилась. – Мне вспомнились спектакли с испражнениями, размазанными по сцене, голые актеры с пластиковыми причиндалами, непонятно с какой целью введенные в столичные богемные постановки, и я поежился при столь неприятном воспоминании.

– И ты тоже. Не изменился. Как был в тисках меж идеалами и выгодой, так и остался. Не давит, а? Мозг не плющит? Пора бы повзрослеть и понять: либо одно, либо другое. Третьего не дано.

Разозленный лишь отчасти несправедливыми укорами Маши, я спрятался в своей тесной, но богато обставленной комнате, где еще долго не мог утихомирить рой досадных мыслей, хлестких упреков и туманных, чересчур многобоких сомнений. Как так выходило, что Маша, дуреха, неистовая лицемерка, сумела-таки проникнуть в самые дебри моих терзаний? Ведь я по-прежнему в глубине души искал свой идеал, свою непогрешимую «Катю», достойную жизнь для всех людей вокруг без социального неравенства и бесправия трудящихся, но одновременно выбирал полную противоположность своей мечте: доходную, лишенную всякого смысла и пользы работу, женщину сомнительных ценностей, а главное, стремился жить в стране, где кто-то другой до меня навел порядок, я намеренно избегал родного края, где еще столь многое нужно было кому-то прийти и изменить. Кому-то. Но почему-то не мне. Так почему?

К этим упрекам