Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе - Виктор Давыдов

Стихосложение, правда, продолжится недолго. Через несколько минут карандаш начнет двигаться медленнее, спотыкаясь на запятых, а потом и вообще застынет, прочертив перед этим косую линию вниз. Еще через час Горбунов будет снова лежать в той самой позе, в которой находился предыдущий месяц — ну, или год.

Как расскажет медсестра, все это было результатом амитал-кофеиновой растормозки, иначе говоря, «сыворотки правды»[77].

В применении к кататоникам эта медицинская процедура вполне легитимна, но, к сожалению, в Благовещенской СПБ у нее было и другое назначение. В 1985 году «сыворотку правды» кололи политзаключенному Сандру Риге. У Риги были контакты с итальянскими католиками, и КГБ почему-то подозревал, что Рига мог быть тайным католическим священником. Чекистов очень интересовало и это, и сами контакты, но Рига был верующий человек, так что никого, конечно, не выдал. Тогда в КГБ все же решили добыть эту информацию — но уже другим способом.

Риге дважды делали «растормозку» — сначала в ходе экспертизы в Москве[78], потом в Благовещенске, где ее проводил новый начальник Первого отделения Александр Шпак.

По словам Риги, процедура оба раза оказывалась бесполезной. В ту секунду, когда Рига понимал, что не может контролировать ответы на вопросы, он притворно начинал кашлять, чем протягивал время. Как рассказывали другие зэки, прошедшие через подобные процедуры, достаточно было сделать так — ну, или всего лишь начать истерично смеяться. Действие «сыворотки правды» быстротечно, надо только проскочить самый опасный момент.

Видимо, в порядке мести Ригу продержали в Первом отделении весь срок, причем все два года Шпак морил его в той самой камере № 11. Там Рига обитал на койке между постоянным резидентом камеры № 11 Семенником и другим политзаключенным — баптистом Владимиром Хайло. (От него Рига и узнал о «горбачевской амнистии» — у баптистов были свои информационные каналы, которые доходили даже до строгой камеры строгого отделения Благовещенской СПБ. Через несколько недель всех политзаключенных отправили домой.)

Горбунов снова застыл, положа голову на свою «воздушную подушку», а Маугли начал нервно тусоваться по камере, гадая, сделают ему сульфозин или нет. Часов в семь распахнулась дверь, и Маугли вызвали в процедурку на уколы.

— В четыре точки поставила, блядь, — вернувшись, матерился он.

Маугли тут же снял рубаху и, морщась от боли, начал остервенело выдавливать из дырок светло-желтую жидкость. Действительно, вдобавок к двум дырам в ягодицах были видны еще две дыры под лопатками, и это были именно «дыры» — сульфозин колют через толстые иглы и только теплым.

Сульфозин не раствор — это взвесь серы в персиковом масле. Введенный внутримышечно, он не рассасывается и застывает в долго сохраняющиеся болезненные инфильтраты. Некоторая часть серы попадает в кровь — организм воспринимает это как отравление, наступает иммунная реакция, поднимается температура. Кровь очищается печенью, для которой это сильный удар. Сера скапливается в суставах, поэтому болят и они: после укола несчастный еще две недели двигается, подтаскивая одну за другой ноги. Когда сульфозин колют под лопатку, руки теряют подвижность, движения ими становятся ограниченными и болезненными.

Уже к отбою температура у Маугли подскочила до 38 градусов. Наутро он не мог ни встать, ни есть. Его постель хлюпала от влаги, пропитавшей простынь, матрас, рубаху, кальсоны. Маугли лежал в бреду на животе, лицо тоже мокрое от пота и слез — это был первый и единственный раз, когда я видел, чтобы он плакал.

— Ууу, сука… Оклемаюсь — завалю Быка, — громко шипел Маугли, и по глазам можно было подумать, что он даже этому верит.

Несколько раз в день подходила медсестра и давала в камеру градусник через кормушку. При температуре выше 41 градуса действие сульфозина положено купировать — иначе последствия могут быть фатальны. Маугли это знал и осторожно — так, чтобы не видела медсестра, дежурившая у двери, пока он мерил температуру, — бил пальцем по градуснику, пытаясь загнать ртуть повыше. К вечеру следующего дня ему это удалось сделать — или на самом деле зашкалила температура. После этого Маугли сделали два укола, сбивших температуру, и ему стало легче. Однако еще неделю он отходил от лихорадки и боли в суставах и валялся трупом на койке.

— Что-то сегодня будет… — неожиданно произнес с утра Иван. Как обычно, он не объяснил, что именно должно случиться.

И действительно, на обход явилась замначальника СПБ, капитан Галина Иннокентьевна Шестакова. Я легко узнал ее по описаниям. Невысокого роста, с худощавым лицом и острым носом — в ней было что-то от мисс Гнусен[79], как ее играла Луиза Флетчер. («Пролетая над гнездом кукушки», конечно, не показывали в СССР, но когда я посмотрел фильм, то удивился сходству этого персонажа с Шестаковой.)

Как и все начальство СПБ, Шестакова носила золотые сережки и перстни. Она прославилась в СПБ своим неудачным экспериментом применения электросудорожной терапии (ЭСТ), это случилось в середине 1970-х. Тогда СПБ получило новый аппарат, в качестве подопытного выбрали уже немолодого зэка Третьего отделения. Шестакова лично провела сеанс ЭСТ, после чего зэка без сознания отнесли в камеру. На другой день обнаружилось, что он не только не может ходить, но и оказался парализован. Ходить он со временем научился, но половина тела так и не оправилась после паралича, от греха подальше его выписали в следующую комиссию. С тех пор экспериментов ЭСТ в Благовещенской СПБ больше не ставили[80]. Ну, а за искалеченного человека никто и никогда с Шестаковой, конечно, не спросил.

Уже вслед за Шестаковой шли Царенко и остальные врачи — а также медсестры и санитары.

Явление Шестаковой было чем-то сверхъестественным. Начальство СПБ не показывалось в Первом отделении годами. В камеру Шестакова явилась по мою душу.

Задала пару не имевших значения вопросов, после чего пообещала: «Мы с вами скоро поговорим». Не прошло и пятнадцати минут, как я сидел тет-а-тет против Шестаковой во врачебном кабинете. Шестакова отослала в коридор и санитара — давая понять, что знает цену «социально опасным» диагнозам Института Сербского.

Уже после нескольких слов я понял, что благостное интермеццо в Первом отделении закончилось. Врачи получили копию истории болезни из Казанской СПБ — вместе с определением суда, — так что знали про меня все, что им нужно было знать.