Жаждущие престола - Валентин Пронин

– Ничего не замыслил. Зачем плехо про меня говоришь? Хотел жену, сына видать. Больше ничего. Зачем на меня дурное валишь? Ай, нехорошо! Самому государю Митрию Иваничу буду жалиться на тя.

– А кольчуги к чему, сулебы вострые, пистоли?

– Да как же! Кругом война. Кругом разбойник рыскает.

– Ну, ну… посмотрим…

– Сапсем плехо делашь! Отпусти с миром, Аллах велит…

– Аллах-то, конечно. Но сперва твоих ближних к пытке поставим. А уж потом, значит, поговорим дальше.

В середине дня явился «царь Димитрий Иванович». Сначала кивнул Ураз-Мухамеду, потом выслушал Рукина. Тот показал одежду тайно приехавших татар. Потом кольчуги, холодное оружие, пистоли турские. Указал на двух висевших на дыбе, кучера и другого ближнего человека Ураз-Мухамеда. Они уже стонали и хрипели в поту и в крови. Возница сознался, что они приехали из-под Смоленска, из польского лагеря.

– Ну и че? – пожал плечами самозванец и обратился к старику: – Ты зачем тайно приполз, царь касимовский? Если бы приехал открыто, с конными своими татарами, с подарками… Я бы тебя встретил торжеством, барабанами и трубами военными, пиром на всю Калугу… а так – не знаю как тебе верить, царь касимовский.

– Верь мине, Митри Иванич… Я твой дус, друг, иптеш[119]. Верь, якши все будет… Ничего тебе не думал плехо, клянусь Аллахом… Ехал видеть сына, жену…

– Прижечь надо его людишек калеными щипцами, – деловито посоветовал опытный кат Савелий Бударев, рыжебородый, красивый, широкоплечий. И когда запахло жареной человечьей плотью, затрещали под калеными щипцами ребра, и дикий страшный вопль боли потряс пыточную избу, когда заныл и завыл от прикосновения жаркого огня принявший касимовского царя в своем доме Алаберды, стала выявляться правда.

К вечеру, с поникшей бритой головой и опаленной бородкой, касимовский царь Ураз-Мухамед сознался в том, что приехал по указанию польского короля Сигизмунда извести любым способом «царя Димитрия Ивановича», соблазненный обещанием награды в двести тысяч злотых.

Самозванец показал себя великодушным и справедливым. Он отпустил Вагапова, принявшего у себя в доме касимовского царя. Отпустил и его пятерых слуг. Ураз-Мухамеда и тех, кто были с ним, приказал «опустить на воду». Старику сказал перед казнью: жену и сына не тронут.

Касимовского царя и двоих из польского лагеря утопили в проруби.

– Не гоже, государь, отпускать остальных татар, – сказал самозванцу Бударев. – Не было б худа. А то узнают все: бяда…

– Так че? Перебить всех, что ль? И моих телохранителей с Петькой Урусовым?

– Так-то лучше бы, – подтвердил Рукин.

– Не, не буду. Они не при чем, я знаю.

– Гляди, государь, твоя воля, – с сомнением молвил кат.

Рукин только покачал головой, знал упрямство давнего своего знакомца и нынешнего повелителя.

«Димитрий Иванович» любил прогулки на санях по зимней степи в окружении удалых наездников. В бараньих малахаях и теплых бешметах помчались узкоглазые джигиты, уговорив «государя» поохотиться на зайцев. Он приглашал на прогулку и атамана Заруцкого, недавно прибывшего в Калугу с казачьим войском из-под Смоленска. Но тот отговорился наведением порядка и устройства в своих куренях. Справа скакал румяный, с черной молодой бородкой и писаными бровями, крещеный татарский начальник Петр Урусов. А за санями на резвой кобылке трясся шут царский, постельничий и соглядатай Кошелев.

С гиком и свистом всадники поднимали с лежки крупных, серо-голубоватых русаков и гнали их до изнеможения, пока не убивали зайца ударом нагайки. На скаку подхватывали добычу и, показав «царю», привязывали к поясу.

Когда отдалились от Калуги верст на двадцать, Урусов снял с ремня тяжелую пищаль, подъехал к саням и выстрелил самозванцу в грудь. Петька Кошелев тут же развернул лошадь и, нахлестывая плеткой, поскакал к Калуге. Татары бросились за ним вдогон.

– Не надо, пусть расскажет, – сказал Урусов. – А этого разденьте. Совсем.

Джигиты соскочили с коней и, толкаясь, бросились снимать с убитого бархатную шубу на белой овчине с воротником из серебристой лисы. Сняли с ног валенки, изукрашенные вышивкой, с окостеневших рук стянули иршаные[120] руковицы. Едва не подрались из-за кармазинного кафтана, шелковых, толстостеганых шаровар, вязаной поддевки, шерстяного исподнего. Кто-то удачливый подхватил бобровую шапку, кто-то сорвал с мертвеца золотой крест на черном гайтане и иконку Спасителя в позолоченной басме[121]. Наконец отцепили медвежью полость от саней, забрали узорчатые подушки. Выпрягли сытых лошадей, сняли сбрую.

Только лишь на ободранных санях остался голый труп «царя», Урусов вынул из ножен саблю и, нагнувшись, отрубил ему голову. Кровь почти не текла, быстро густея на морозе. Голова слегка откатилась и скоро покрылась инеем.

Крещеный татарин произнес на своем языке какую-то молитву о мщении. И джигиты бежали в степи, опустошая все и убивая всех по дороге.

Неразлучный спутник самозванца, шут Кошелев прискакал в Калугу, ко дворцу. Он вбежал в горницы и, встретив царицу Марину Юрьевну, рассказал о случившемся с ее мужем. Во дворце рядом с царицей находился атаман Иван Заруцкий. Сбежались сподвижники и слуги самозванца. Дикими голосами закричали женщины.

Марина была на сносях и взывала отчаянно к мести за убитого «государя Димитрия Ивановича». Вопль, стоны и плач понеслись по городу. Все понимали, как когда-то в Тушинском таборе, что с исчезновением «истинного» царя не за кого воевать, отстаивая московский престол.

Накинув соболью шубу, с открытой грудью и выпяченным животом, с распущенными волосами Марина выбежала на городскую площадь. Ее окружили казаки, стрельцы, другие ратные люди и простые калужане. Дворяне и боярские дети кричали, что надо сейчас же отомстить за царя.

Казаки с обнаженными саблями, пищалями и ножами бросились убивать касимовских татар. Раздались выстрелы, разнесся звон сабель, истошные вопли раненых и убиваемых людей. Мурзы со своими джигитами защищались отчаянно.

Но их скоро всех перебили, а дворы их разграбили. Потом ярость казаков внезапно прекратилась. Те татары, которым повезло, остались живы. Через день уже никто не собирался им мстить.

– Государь ты наш, ясно солнышко… Погубили тебя нехристи бусурмане клятые… – рыдали женщины, когда голый труп самозванца вместе с головой привезли на санях. Убитого и обезглавленного «Димитрия Ивановича» перенесли в церковный притвор и положили на простую скамью. Голову поставили рядом на отдельный столик.

Как-то невероятно быстро жители Калуги, донские казаки и разные приспешники «государя» о нем позабыли. Поднялась буча в городе из-за того, что всегда мятежный, еще с первого «Димитрия», князь Шаховской захотел уехать в Москву и повиниться там перед боярами.