Александр Македонский - Поль Фор

После войн в посвященной ему литературе обозначилась новая тенденция, которая делает из Александра трезвого главу государства, символ некоей политической определенности. Он вовсе не собирается ни сплавлять разные культуры, ни эллинизировать варваров, но намерен править, используя методы и административный персонал покоренных народов. Такова позиция Конрада Крафта в его работе «Der rationale Alexander» («„Рациональный“ Александр», Frankfurter Althistorische Studien 5, 1971), который подчеркивает, как при этом якобы братании Александр противопоставлял две аристократии, подчас разжигая между ними соперничество. Но сменяя людей, он сохранял структуры. После мая 334 года, победив персов при Гранике, Александр назначил сатрапом Фригии Геллеспонтской македонянина, но «повелел местным жителям вносить те же подати, которые они платили Дарию» (Арриан, 1, 17, 1). Проблемы, с которыми сталкивались явившиеся с Запада администраторы в Вавилонии и Согдиане, аналогичны тем, которые приходилось разрешать туземным правительствам: проблемы внесения платежей, орошения, защиты оседлых жителей от набегов кочевников, смягчения соперничества кланов и племен. Нигде за пределами греческих городов Александру в голову не приходило заменять древние авторитеты формами демократии или представительства «равных» на манер Афин или Спарты. Его присутствие гарантировало преемственность, при нем не наступило резкого отхода от традиций. Но об усвоении чуждых культур не могло быть и речи. Даже если Александр и бредил идеей мирового господства, он никогда не верил в равенство всех, ни на деле, ни в теории.

Теперь можно лишь улыбаться, читая, к примеру, у Дройзена относительно церемоний, устроенных в Сузах в 324 году: «С этих пор между победителями и побежденными не было совершенно никакой разницы». Появившаяся за последнее время целая новая школа исследователей, представленная во Франции Пьером Брианом, Полем Бернаром, Полем Гуковски, а также советскими археологами и историками Б. Гафуровым, Д. Цибукидисом, Б. Литвинским, И. Пичикяном, подчеркивает оригинальность окраинных цивилизаций, их влияние на Александра и его окружение, отвержение кочевниками ограничений, наложенных на них торговыми городами, усвоение греками азиатских методов эксплуатации и господства.

Мало того, что в последние походы Александру не удалось сблизить умы, языки и нравы, создать ту всеобщую эгалитарную монархию, которая грезилась историкам после Дройзена; вернувшись из Индии, Александр смог собственными глазами убедиться, что стоило ему отлучиться на два года, как повсюду буйным цветом разрослись неповиновение и раздоры. Так что и во время свадеб, устроенных в Сузах, и в ходе реорганизации кавалерии и фаланги, и на пире в Описе в 324 году иерархическое устройство было, как и прежде, основой основ. Македоняне были здесь первыми, за ними следовала персидская знать, а им были подчинены представители прочих народов. Если в новую армию намеревались принять 30 тысяч азиатов, то обучать их и командовать ими следовало гейтарам — товарищам царя, а также македонским фалангистам, и положение азиатов должно было неизменно оставаться подчиненным. Впрочем, необходимость слияния объясняется отказом Антипатра прислать из Македонии новые войска на смену демобилизованным ветеранам. Согласно Плутарху («Об удаче или доблести…», I, 6, 329Ь), Аристотель советовал царю обращаться с греками как вождь (ήγεμών), а с варварами — как абсолютный господин, и этот совет подкрепляется подложным письмом Аристотеля, от которого сохранился лишь арабский перевод (§ 13, 6–9), и возмущением ученого Эратосфена (у Страбона, I, 4, 9), который высказал резкое несогласие с советом, который подавали Александру: с греками следовало обращаться как с друзьями, а с варварами — как с врагами. Так что никогда не были они ни собратьями, ни равными.

Со строго марксистской точки зрения Александр, это порождение класса македонской знати, сформированный соответствующими воспитанием и образованием, — символ эксплуатации слабых сильными. Он заменил империализм иранской знати империализмом своих товарищей по оружию. Овладев средствами производства и властью, македоняне упрочили типично азиатские методы эксплуатации, когда земля и вода принадлежат царю, а он позволяет пользоваться ими знатным родам, духовенству, мелким свободным крестьянам, что реализуется через целую иерархическую систему платежей. Во время похода Александра, который зачастую сопровождался грабежами и резней, особенно в наиболее богатых провинциях на северо-востоке империи, военный успех прямо зависел от западной экономики и техники, далеко превосходивших то, чем располагал Восток. История, литература, искусство, культы были поставлены на службу двух новых правящих классов — македонских вельмож и барышников, обогатившихся на торговле драгоценными металлами и предметами роскоши. Александр как личность выглядит довольно бледно перед лицом социальных групп, которые его сформировали и побуждали действовать (и в историческом смысле его деятельность определяли), а в конце концов погубили.

В своем капитальном труде, опубликованном по-русски («Александр Македонский и Восток». М: Наука, 1980), Бободжан Гафуров и Димитриос Цибукидис (Д. Туслянос) версии тропической малярии предпочитают версию физического устранения царя, что было «логическим завершением усилий его противников, которые пытались корректировать его деятельность в направлении защиты греко-македонских интересов»: простой конфликт экономического порядка в рамках борьбы каст, чтобы не сказать — классов. Ни капли воображения, никакого равенства, ни намека на слияние рас в этой жизни и смерти богатого авантюриста. «Осуществление на практике идеи „доброго согласия“ также оказалось нереальным» как до, так и после ухода Александра со сцены. Упрощая, скажем, что он умер из-за того, что был не понят собственной кастой и одинок в собственной группе. Однако это значит, что мы возвращаемся к точке зрения тех, кто делал из Александра воплощение или символ юной македонской кавалерии: приведенный ею к власти, он, скажем мы, умер, как и она, от изнурения, и его труп на протяжении восьми дней валялся всеми покинутый.

Начиная уже с Демокрита, лет за сто пятьдесят до рождения Александра, греки придерживались следующей теории зрения: из глаза исходит своего рода стрела, пламя или луч света, ударяющийся об объект, который после этого, быстро и отчетливо, представляется ему и проявляется в уме. Так глаз порождает свои образы. Подобно и жизнь Александра, объект бесчисленных воззрений, воспринималась на бесчисленные лады. От поколения к поколению его цельный образ изменяется — то увеличиваясь, то умаляясь.

И хотя всякая эпоха и всякое общество имеют тех героев, которых они заслуживают, можно сказать, что ученые, которые в наши дни низводят образ Александра до образа солдата, орудия или жертвы, утратили всякое представление о величии, мужестве и воле. Лучше было бы верить, как мы видели в главе о боге, что Александр — это Дух эллинизма или Ангел смерти ислама, один из предшественников Пророка. А что до историков, так можно пожелать им того, чтобы у них достало духу воскликнуть, подобно Флоберу о госпоже Бовари: «Александр — это я!» Личный авторитет и инициатива Александра явно прослеживаются вплоть до сражения при Гавгамелах в октябре