Записки беспогонника - Сергей Голицын

— Завтра, в 12 ноль-ноль приеду проверять. Чтобы дорога была готова до этой вешки, иначе… — Полковник не досказал, что будет иначе, но мы и без того поняли, что должны выполнить его приказ, как боевое задание.

Кончили мы с наступлением темноты, хотя до надломленной вешки оставалось еще ужасающе далеко. Усталые, мы пошли к своим землянкам.

Предыдущую ночь мы не спали, поэтому Тимошков, Толстов, Эйранов и я, наскоро выпив по стакану самогону, привезенного Пылаевым, моментально уснули.

Утром пошли на работу еще в темноте. Бойцы вкалывали почти не разгибаясь. Лишь один раз мы разрешили им закурить. И все же… О, ужас, ужас! Одиннадцать часов, а до надломленной вешки остается еще метров 40. Что делать? Что делать?

— Может быть, полковник Дугарев еще не приедет? — сказал Виктор Эйранов. Нет, на такое надеяться было нельзя.

— А если… — сказал я и запнулся.

Впоследствии Виктор назвал мою идею гениальной.

— А если… вешку переставить поближе? — промолвил я тихим голосом.

Сказано — сделано. Я решительно подошел к надломленной вешке, выдернул ее и переставил на 37 метров.

В 11.57 подкатил виллис. В 12 ноль-ноль полковник Дугарев вместе со мной и с Виктором подошел к вешке, возле которой наши бойцы настилали жерди. Он многозначительно кашлянул, молча прошелся по всей трассе, ткнул пальцем в двух местах на щели между жердями, молча сел в машину и укатил. Он нам ничего не сказал, но мы поняли, что ему понравилось и качество, и количество работ.

Так был выполнен точно в срок боевой приказ командующего инженерными войсками 48-й армии полковника Дугарева.

Когда мы окончили работу на большаке, нас перебросили на строительство другой дороги перпендикулярно первой, идущей непосредственно на передовую.

Эта дорога шла через лес, росший по болоту. Каждое более или менее сухое место там было занято землянками различных подразделений. Выходила дорога к деревне Ола, от которой до передовой считалось всего 1,5 километра.

В то время в «Правде» было опубликовано сообщение комиссии по расследованию преступлений гитлеровцев о том, что в 1943 году эсэсовцы неожиданно окружили деревни Искра, Мормаль и другие (названия их не помню), арестовали всех их жителей, все больше женщин и детей, привели их в деревню Ола, затиснули в хаты, заперли двери, а хаты подожгли. Тех, которые пытались бежать через окна, расстреливали из пулеметов. Всего погибло до 4000 человек.

Добавлю от себя. Ола была деревня в 20 дворов, затерянная среди лесов и болот Полесья. До ближайшей деревни Искра насчитывалось 7 километров. Жители окрестных населенных пунктов кормили и поддерживали партизан, и за это гитлеровцы и совершили свое страшное преступление.

Когда наступающие части 48-й армии заняли эти места, то нашли горы обугленных трупов. Их похоронили на холме и поставили большой деревянный памятник. Я его видел.

Наша рота должна была через Олу построить дорогу. Мы решили провести ее не по прежнему низкому месту, а повыше, прямо по пожарищам хат. Стали разбирать остатки обугленных срубов, засыпать подполы, мостить полотно кирпичами от разрушенных печей.

Так уж повелось с начала войны, что солдаты в поисках картошки всегда залезали в подполы сожженных домов. Залезли и тут. И в одном из подполов обнаружили несколько обугленных трупов, в том числе и детский — лет шести — не то мальчика, не то девочки. Ноги, туго обвязанные онучами с лыковыми лапоточками, почему-то уцелели. Другие трупы превратились в груду обугленных костей, даже нельзя было сосчитать — сколько же народу тут погибло. Эти кости мы снесли к памятнику и похоронили вблизи него.

Мне пришлось случайно попасть в Олу через месяц, когда весна расцвела, трава зазеленела. Невдалеке от памятника я увидел яблоню. Дерево погибло, обуглилось, уцелела одна боковая ветка, вся осыпанная бело-розовыми цветами. В своей книге «Сказания о белых камнях» 25 лет спустя я описал и эту ветку, и детский трупик с уцелевшими ножками в лаптях.

Возвращаюсь к прерванному рассказу.

Наши землянки представляли из себя целый городок, который выстроили еще немцы. Постепенно мы улучшали свои жилища, оборудовали баню, парикмахерскую, столовую, конюшню. Неизвестно откуда достали доски для дверей и столов, стекло, железные печи, дымоходные трубы.

Наша землянка, в которой помещались Пылаев и мы, 4 командира взводов, была самая комфортабельная. Жердевые, похожие на фортепьянные клавиши топчаны мы заменили дощатыми с изголовьями. Пол был выстлан сосновыми жердями, а стены еще немцы забрали жердями березовыми, поставленными вертикально одна к одной. По вечерам зажигались две лампы, сделанные из гильз 76-миллиметровых снарядов, сплюснутых у конца, фитиль изготовлялся из обрывков старых шинелей, а в бензин, во избежание вспышки, насыпалась соль. От тепла печки березовые жерди начали прорастать длинными бледно-зелеными ветвями. При мерцающем свете ламп наша землянка напоминала заколдованный березовый лес.

Находясь по 12 часов на работе, за день мы очень уставали и ложились спать рано.

Однажды Пылаев нам сказал:

— Подождите ложиться. Возможно, приедет начальство с дамами.

Часов до 10 мы поклевали носами, не дождались и легли, потихоньку от Пылаева договорились не вставать ни в коем случае, даже если явится сам Богомолец.

В 11 часов подкатила машина и в землянку ввалились майоры Елисеев, Харламов и Сопронюк, а также дамы — ППЖ Елисеева небезызвестная Анечка и ППЖ Харламова врачиха нашего ВСО калмычка с приплюснутым лицом Санжиева. У нашего высоконравственного замполита, только недавно отделавшегося от триппера, ППЖ еще не завелась.

Мы лежали, закутавшись в одеяла с головой.

Дамы недовольно фыркали, Пылаев недовольно покашливал, майоры угрюмо молчали. Потом все поднялись и уехали, захватив с собой Пылаева.

С тех пор он никогда не останавливался вместе с нами. Ему строили отдельную землянку, в которой он иногда веселился с господами офицерами, не приглашая нас — беспогонников. Кастовая и классовая отчужденность офицерства обозначалась все резче.

От нашего земляного городка до передовой считалось 4 километра. Фактически, никакой передовой не было, просто труднопроходимое болото шириной в километр отделяло нас от немцев. На высотках сидели немцы, а наши располагались среди кустарника отдельными группами автоматчиков человек по пять, иногда со станковым пулеметом.

Обычно на передовой бывало тихо, только изредка взрывался снаряд или начинал токотать прочищаемый пулемет. Ежедневно высоко в небе безнаказанно пролетал немецкий разведчик — двухвостая «рама» — Фокке-Вульф.

Как-то, в поисках командира одной части, ничего не подозревая, я дошел до самой передовой, но тут меня остановили автоматчики, сказав, что дальше засели немцы.

Раза два я видел, как проводили или провозили немецких пленных — языков. И немцы, пользуясь легкостью перехода через передовую, заходили далеко к нам в тыл и забирали от нас языков. Поэтому по приказу командования по всем земляным городкам расхаживали часовые, а возле нашей командирской землянки бессменно всю ночь стоял часовой, подтапливавший нашу печурку.