Записки беспогонника - Сергей Голицын

Любопытна судьба двух прочих рот 75-го ВСО. Они продолжали двигаться вперед на запад, но по пути неожиданно пропали. И только полгода спустя обнаружилось, что их переманила к себе какая-то совсем чужая, даже из другого фронта, саперная часть, в которую они и влились в полном составе во главе с майором Мейендорфом и со всеми своими офицерами, стариками, придурками и девчатами.

Узнав о таком уроне, Богомолец взревел, бросился хлопотать, но было уже поздно. Пришлось 600 человек выключить из списочного состава. Урон этот был для нашего УВПС-25 наиболее тяжким за всю войну.

Возле Речицы мы снова подошли к Днепру и повернули на север вдоль его правого высокого берега.

Прошлой осенью Речица была взята нашими войсками стремительным обходным маршем раньше Гомеля, и потому немцы не успели ее сжечь. Мы прошли через этот большой город без остановки. На перекрестках стояли девушки-регулировщицы и направляли движение. А народу двигалось множество.

На запад и на север шли пешие части, ехали подводы и автомашины с грузами, переправлялась военная техника. Нас обогнало несколько танков, на которых сидели бравые молодцы в кожаных шлемах. Чувствовалось приближение фронта.

С этими танками произошло ЧП. Танкисты, проезжая мимо 3-й роты, предложили девчатам их подвезти. Две из них сели, на глазах у всех их силой втащили в люк танка, машины прибавили ходу, и только этих девчат и видели.

Похищение сабинянок очень обеспокоило меня и моего помкомвзвода Харламова. Мы приказали нашим девчатам идти вместе, строжайше запретили им отвечать даже улыбками на заигрывания солдат других частей, я шел впереди девчат, Харламов сзади них; ночевать мы стали останавливаться вместе с ними, причем сами укладывались поперек входной двери.

Вскоре после Речицы мы вступили в район сплошных дремучих лесов и болот, в край, никогда не находившийся под властью немцев. Тут во время войны было партизанское царство со своими законами и порядками. Жители редких деревень сеяли хлеб, разводили скот и кормили партизан — большею частью местных жителей. А партизаны жили по трущобам в землянках, но вреда немцам прочти не приносили — слишком страшна была немецкая месть. За каждого убитого немца эсэсовцы вешали десятки мирных жителей и сжигали деревни целиком — с женщинами, с детьми и со стариками.

Немецкие карательные отряды с пулеметами и пушками появлялись здесь трижды. Все три раза местные жители, вовремя предупрежденные тайными друзьями, успевали, захватив скот и кое-какие пожитки, скрыться в лесах. Все три раза немцы поджигали жилища, в первый раз хаты, во второй и в третий — наскоро сколоченные землянки.

Ночевали мы в этих местах прескверно. С невероятным трудом запихивали бойцов в землянки, случалось, бойцы проводили ночи сидя, за ночь их лапти не высыхали.

Однажды мне пришлось ночевать одному в крохотной землянке. Хозяйка с детьми спала на единственном топчане, а я примостился на двух квадратных метрах пола рядом с теленком, которого предусмотрительно повернул мордой к себе. Несколько раз я просыпался, когда теленок начинал жевать мою одежду, позднее я заснул и не услышал, как теленок повернулся ко мне хвостом и обкакал мои ноги.

Наконец мы выбрались из партизанского края и пришли в деревню Хуторок, уничтоженную только наполовину. Здесь мы остановились на три дня. Тут была оборудованная из землянки большая баня, которая топилась круглые сутки, пропуская проходившие воинские части. Мы помыли бойцов-мужчин, прожарили их одежду, помылись сами. Инна Константиновна мылась в одной группе со мной, а девчат помыть мы не решились. Ожидая очереди, стояли бравые бойцы гвардейской пехотной части и такими голодными глазами глядели на них, что мы просто испугались — ворвутся они в баню к ним, а мы защитить бедняжек не сумеем.

В трех километрах от этой бани находилась станция Жердь железной дороги Калинковичи — Витебск. Туда по приказу майора Харламова Тимошков отправил одно отделение 3-го взвода на разгрузку вагонов.

В этот час на станцию налетели немецкие самолеты. Издали я хорошо видел, как воздушные хищники по очереди пикировали на вагоны. Одна бомба попала в цистерну с бензином. Столб пламени с белым дымом поднялся на 300 метров, начался пожар с черным дымом, а самолеты безнаказанно улетели.

Мы узнали, что на станции погибли несколько человек, в том числе наш командир отделения, а двух бойцов тяжело ранило.

Это были первые жертвы войны в нашей роте. Командира отделения похоронили возле деревни. В его гимнастерке на изнанке бокового кармана обнаружили зашитую иконку, как раз в том же месте, где и у меня всю войну берегся образок Святого Сергия.

Близость к фронту чувствовалась на каждом шагу: на запад передвигались пехотные части. Автомашины целыми колоннами, все больше американские, ехали груженые в одну сторону, а пустые в другую. На западе беспрерывно и не очень далеко громыхало и ухало.

Майор Харламов, три дня где-то разъезжавший, приехал к нам и, собрав нас, командиров, объявил нам, что наш 74-й ВСО входит теперь в состав инженерных войск 48-й армии. Это весьма существенно. То мы были фронтовыми саперами и выполняли тыловые задания 1-го Белорусского фронта, а теперь для 48-й армии будем выполнять задания близ линии огня и даже, возможно, на нейтральной полосе и под огнем противника.

Майор Харламов потребовал от нас, чтобы мы сами подтянулись, отдавали бы честь офицерам, говорили бы так: «Командир взвода такой-то по вашему приказанию явился» или: «Товарищ командир такой-то, разрешите обратиться к такому-то» и т. д.

Майор Харламов потребовал от нас, чтобы мы заставили бы подтянуться своих бойцов. Еще в Коробках половине из них выдали ярко-зеленые, лиловатые или желтоватые бушлаты, часть ходила в шинелях. Теперь всем выдали шапки-ушанки. Однако лыковые лапти, которые носили почти все, красноречиво противоречили тому боевому виду, о каком мечтал майор Харламов.

Уши у шапок должны были быть аккуратно завернуты кверху и завязаны на макушке и — Боже сохрани — чтобы не болтались по ветру. Своих кожаных ремней оказалось очень мало, бойцам были выданы белые тесемки, похожие на ламповые фитили. Требовалось строго следить, чтобы все ходили бы подпоясанными.

На шапки приказано было нацепить звездочки. Для этой цели наш жестянщик Никитин с утра до вечера вырезал их из пустых американских консервных банок. Впрочем, такие самодельные звездочки в то время носили большинство солдат действующей армии. У меня лично звездочка была настоящая, которую я выменял на стакан самогона еще на Курском рубеже.

В течение последующих нескольких дней мой Харламов и я буквально свирепствовали, следя за внешним видом своих бойцов, сыпали нарядами вне очереди направо и налево.

Наконец, всем бойцам были выданы самые настоящие солдатские погоны. Старшина Середа и парторг Ястреб нацепили себе самовольно погоны старшинские. А мы — командиры взводов, а следом за нами и наши помкомвзвода никаких погон надевать не стали. Шинели у нас были сшиты по офицерскому образцу, и потому мы выглядели вроде как офицеры, хотя и без погон.