Как работает музыка - Дэвид Бирн

Предполагается, что ритуальная музыка исцеляет, сохраняет духовную и социальную способность действовать. Но если прервется эта традиция передавать из уст в уста музыкальные нюансы, если останутся одни ноты – тогда придется уповать лишь на догадки и то, что будет передаваться, утратит сходство с оригиналом. Такая неточность не столь уж плоха для музыки, но она не годится для служения высшим силам. Насколько нам известно, изначальное звучание музыки Моцарта было бы невыносимым для наших ушей – мы можем играть те же ноты, но мы модернизировали его пьесы и многие другие музыкальные формы, чтобы они стали приемлемы для современных чувств. Даже сами инструменты изменились, и во многом именно это позволило музыке остаться живой и достаточно популярной. Точно так же, если исполнять литургическую музыку не на латыни – язык, который почти никто больше не понимает, – это ослабит ее силу и таинственность. Церковь неизбежно теряет часть своей глубокой космической силы, когда гимны пишутся на языках, на которых говорят все.

Пенелопа Гук из Манчестерского университета написала замечательное эссе под названием «Поднятие духа и восстановление души: ранние современные медицинские объяснения эффектов музыки». Под «ранними современными» она подразумевает конец XVII века. В то время начала формироваться более современная, уже научная концепция Вселенной. Научный метод, с его экспериментами и доказательствами, не оставлял, как утверждалось, места для музыки сфер и эфирных гармонических духов. Музыка теперь объясняется наукой, становится проявлением чего-то большего, чего-то научного, что могло бы описать, как устроен физический мир. Музыка больше не рассматривается как двигатель, который управляет всем. Сама музыка теперь управляется физикой Вселенной. Вселенная была расколдована, и престол музыки был узурпирован наукой.

На те религиозные ритуалы, которые изначально послужили поводом для нотной записи музыки, тоже стали смотреть свысока. Протестантская этика и Просвещение считали ритуал – как социальный, так и религиозный – излишним. Поэтому многие ритуалы были отброшены, а вместе с ними и большое количество музыки. Но люди любят ритуалы и нуждаются в них. Неутоленные потребности человечества требовали удовлетворения, и люди в конце концов нашли выход в новых светских и социальных ритуалах, которые также включали музыку. Первый публичный концерт состоялся в Лондоне в 1672 году. Он был организован композитором и скрипачом по имени Джон Банистер вскоре после того, как тот был уволен из Королевского оркестра. Цена была один шиллинг, и зрители могли делать заказы. Разве музыкальные представления – в оперных залах, кабаре-барах, рок-клубах и фестивалях под открытым небом – не являются ритуалами? Во всех этих местах есть определенные предписанные правила поведения; они восстанавливают и укореняют общинные связи. Ритуал сохранился под другим названием.

Маршалл Маклюэн предположил, что после эпохи Просвещения и научной революции мы перешли от акустической культуры к визуальной. По его словам, в акустической культуре мир, как и звук, находится вокруг нас и приходит к нам со всех сторон сразу. Он многослоен и неиерархичен, у него нет центра или фокуса. Визуальная культура имеет перспективу – точку схода, направление. В визуальной культуре образ находится в одном очень специфическом фиксированном месте: прямо перед нами.

Маклюэн утверждает, что наше зрительное чувство все больше подвергается бомбардировке всем тем, что мы производили. Эта визуальная бомбардировка начала брать верх над нашим слуховым восприятием, и Маклюэн считает, что в результате изменилось то, как мы думаем и смотрим на мир. В акустической Вселенной человек ощущает сущность, тогда как в визуальной Вселенной он видит категории и иерархии. Маршалл Маклюэн утверждает, что в визуальной Вселенной человек начинает мыслить линейно, одна вещь следует за другой с течением времени – все не существует прямо здесь и сейчас. Если ваше зрение блокирует стена, она заслоняет человека, кричащего с другой стороны, но вы можете слышать все, что происходит вокруг вас – слева, справа, спереди и сзади, – и даже то, что происходит за этой самой стеной, как кричит этот человек. Мы склонны преуменьшать влияние некоторых наших чувств, особенно обоняния, отчасти потому, что оно может работать на нас подсознательно, а отчасти потому, что у нас просто нет достаточного количества слов, чтобы описать мириады запахов, с которыми мы сталкиваемся каждый день.

То, как мы представляем себе деятельность наших чувств, зависит от наших культурных предубеждений, а также от того, как наш язык ограничивает наше восприятие. То, что мы называем общим словом «осязание», на самом деле включает в себя отдельные ощущения вибрации, текстуры, температуры и движения – каждое из которых могло бы квалифицироваться как отдельное чувство, если бы наша культура считала их важными. Африканский народ хауса идентифицирует только два чувства: видение и переживание. Чувство переживания включает в себя интуицию (почему бы и нам не считать ее за чувство?), эмоции, обоняние, осязание и слух. Инуиты, живущие в северо-восточном Лабрадоре, не думают о пространстве как о чем-то визуальном, в отличие от нас (возможно, потому, что их визуальная среда почти лишена особенностей и ориентиров), они думают о пространстве, опираясь на другие чувства.

Недавно я прочитал в The New York Times короткую заметку о девятилетнем Мэттью Уитакере, который появился на свет глубоко недоношенным и весил чуть меньше двух фунтов. Он родился слепым. Каждую субботу он на целый день едет в Нью-Йорк из своего дома в Хакенсаке в штате Нью-Джерси для занятия музыкой. Он играет на семи инструментах.

«Он слышит все, как музыку, – говорит его отец Мозес Уитакер. – Факс звучит как нота ля, копировальный аппарат – как си-бемоль. Отбойные молотки создают его любимые ритмы». Когда грохочет метро, Мэттью постукивает тростью по земле, чтобы воссоздать шум. Он подпевает городу – быстрым машинам и быстрым говорунам. Когда его просят описать Нью-Йорк, он встает и поворачивается на 360°, указывая пальцами перед собой. «Нью-Йорк – это круг звуков, – говорит он. – Музыка есть везде. У каждого улыбка на лице. Он красивый, музыкальный и мрачный»[133].

То, что описывает Мэттью, это мир, в который возвращены чары. Конечно, волшебные и необъяснимые элементы мира не просто исчезли, как утверждали Фрейд и Юнг: они зарылись в наше бессознательное, стучась оттуда и влияя на все, что мы делаем, а еще они появляются время от времени в различных формах. Это могут быть городские мифы, готичные модные съемки, народные сказки, фильмы ужасов, японские аниме-монстры, экспериментальная музыка или поп-песни, исполненные в театральной и ритуальной манере. Нас очаровывают и притягивают вещи, которые наука не может объяснить: все трансцендентное, сверхъестественное, вещи, которые влияют на нас без слов, – и музыка одновременно касается этих тайн и исходит из них. Она воссоединяет нас с утерянной эпохой очарования.