Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

– Андрей… Алексеич. У меня беда с дочкой. Она в отделении полиции…

И я, наверно, довольно путано, рассказала ему странную историю с кольцом, Мариной, Хисейкиным. К тому же гдето на третьей фразе я очень некстати стала плакать, и мне казалось, что он ничего не понял из сказанного мной.

Но Андрей Алексеич достаточно спокойно сказал:

– Понятно. Хорошо. Дайте мне адрес и все телефоны – домашний, рабочий – вашего… родственника. Если знаете. Если нет – просто фамилию, имя, отчество.

– И вот еще что. Она хрупкая, слабая… На самом деле слабая. Ей нельзя находиться в таком состоянии.

Она может чтото с собой сделать. Ведь можно, наверно, както выпустить ее под подписку… Я не знаю, как это делается… Ведь она еще несовершеннолетняя, ей пятнадцать лет зимой исполнилось… И это не тяжкое преступление, даже если она и взяла кольцо.

– Как вы думаете, она взяла его?

– Думаю, нет. Я слышала, как она это говорила. Нет, я почти уверена, Ийка говорит правду, а они лгут. Ийка может позавидовать, чегото хотеть… Но взять чужое… Нет, думаю, нет.

– Хорошо, Саша. Я сделаю все, что возможно. Сразу, сейчас. Не переживай. У меня много друзей. И в Центральном округе ктото есть. Сообразим, как быть.

Он не сказал «попробую». Он сказал «сделаю». Еще минут десять после разговора я сидела с крепко сжатыми руками в кресле. В голове крутились мои собственные, только что сказанные слова. Кажется, я очень плохо рассказала. Все самое важное пропустила… Но ведь он ответил: «Хорошо, сделаю…»

Теперь мне оставалось взять билет на ближайший рейс, на три дня раньше, чем у меня был, и както скоротать оставшиеся дни. Надо же! Поехать за границу первый раз за много лет, в такое удивительное место, и не знать, как поторопить время, чтобы поскорее вернуться домой. Гид Феликс, который, наверно, должен был помогать мне в поездке и обещавший еще вчера перезвонить через пятнадцать минут, так и не перезвонил, и я решила обойтись без его помощи. Я спустилась к Лео. Он был за стойкой один и читал какуюто книгу.

Увидев меня, Лео обрадовался:

– Я как раз хотел вам звонить! Если вы намерены уехать раньше, нужно обязательно взять билет сегодня. Билетов очень мало, я узнавал. И вот еще: могу подсказать вам, куда поехать в оставшиеся дни, чтобы у вас всетаки какоето впечатление от Мальты осталось. Вы не пожалеете.

– Да, хорошо, – кивнула я. Действительно, не сидеть же в шезлонге, считая минуты до вылета. – Только сначала я куплю билет.

– Хотите, я попробую поменять вам билет? – предложил Лео, очень тронув меня такой заботой.

Я согласилась, а сама стала просматривать проспекты, которые дал мне Лео. Полчаса сидела, смотрела картинки и ничего не видела. Город Мдина, древняя столица Мальты… Лазурный Грот… А передо мной снова было бледное, заплаканное лицо Ийки, ее худенькие ручки, которыми она от волнения начинает перебирать предметы, края кофточки, прядки свои светлые волос… Потом усилием воли отогнала это. Придется ждать.

После разговора с Кротовым у меня возникло ощущение, что в мою жизнь вмешалась некая новая сила, позитивная и такая же неотвратимая, как и сила зла, благодаря которой Ийка сейчас сидит в камере.

Я побывала в одном из самых странных мест на земле – в квартале безмолвия, бенедиктинском монастыре, обитательницы которого хранят полное молчание. Самих монахинь я не видела. Смотрела на окна их келий и думала о тех людях, чьими усилиями молодые и не очень молодые женщины берут обет молчать вечно. Как нужно было обидеть, изуродовать душу, сломать судьбу, чтобы женщина пришла сюда, в обитель молчания. В мир, где только молчанием можно чтото сказать – чтото самое важное…

Я съездила в грот, где вода в любую погоду яркосинего цвета. Все туристы рядом со мной фотографировали и снимали на камеру воду и стены грота. Я тоже сделала снимок, прекрасно понимая, что на изображении не получится главного – странного безлюдия этих мест, пустынности, ощущения дикости и первозданности природы.

Я заглянула в Пещеру Тьмы, в которой нашли скелеты древних карликовых слонов и носорогов. И, увидев останки доисторических животных, в который раз уже здесь, на Мальте, подумала о том, что живу на Земле как гость – не зная многого о ней самой, о том, что вокруг меня, что было до меня…

Но самое яркое впечатление у меня осталось от Мдинской темницы с ее коллекцией орудий пыток. Глядя на «испанские сапоги», искривленные временем или количеством мучеников, побывавших в них, на простую и страшную дыбу, на прочие подобные устройства, придуманные человеком для того, чтобы причинять другому такую боль, которую просто руками не причинишь, я думала почемуто о нас с Вадиком Хисейкиным.

Неужели и вправду он так мучился все эти годы, что решил мне отомстить? Неужели он испытывал боль или муки, как будто я загоняла ему иголки под ногти, как он не раз мне говорил? Я все напоминала и напоминала ему о том, что нельзя изза другой женщины или даже других детей забывать ни в чем не повинного ребенка, ему надо тоже уделять время, находить в себе душевные силы, чтобы слушать его не очень интересные детские рассказы, отвечать на вопросы, на которые нет ответа, давать тепло и любовь, которых нет…

Мучиласьто скорее я. Каждый раз, когда приезжал Вадик и смотрел на меня ужасными глазами. И каждый раз, когда он обещал и не приезжал, и Ийка сидела бледная и молчаливая, глядя на меня несчастными глазами. Каждую весну, когда приближался летний сезон и мне хотелось свозить Ийку на море, а Вадик никак, до последнего, не желал понимать, чем Черное море лучше речки Клязьмы, и что мне, даже если я прыгну через голову, не накопить достаточно денег на поездку – не с чего копить.

Ктото сходит с ума от физической боли, ктото – от невыносимой боли душевной. Не сошел ли просто Вадик с ума? Вадик или я… Он ведь не устает повторять мне, что я не вижу себя со стороны…

После камеры пыток я решила больше не посещать исторические места, чтобы окончательно не разочароваться в человечестве и себе самой. В пыточной я спросила себя: «Смогла бы ты выдержать такие пытки, чтобы освободить Ийку – не только из КПЗ, но от всех мук ее маленькой души, чтобы она снова стала спокойной задумчивой маленькой девочкой, ласковой и осторожной, а не приживалкой у Хисейкина?» «Я готова умереть! – тут же ответил ктото из глубины моей собственной души. – Но такие страшные пытки… Нетнет, терпеть не хочу!» Но в пыточной умереть не предлагают. Предлагают мучиться и жить дальше…

На следующий день, который нужно было прожить на Мальте, я всетаки съездила на остров Гозо, про который Лео мне рассказывал, пока мы ехали на фиесту. Взяла побарски маленький катер и поехала вдвоем с лодочником, невысоким, коренастым мальтийцем, отлично говорящим поанглийски. На носу катера были нарисованы выразительные глаза Осириса, хранящие моряка среди волн. По дороге лодочник рассказал мне много интересного про местную жизнь. Про то, что в стране запрещены разводы и аборты, про то, что все мальтийцы до одного – добросовестные католики, практически не употребляющие алкоголь. Я, памятуя неловкость с Лео во время нашей беседы в автобусе, даже не стала заикаться о своих забавных впечатлениях на первой прогулке по скалистому берегу. Тем более, кто сказал, что они были именно мальтийцы?