Третий уровень - Джек Финней

– И… сколько? – спросил я, потянувшись к бумажнику, гадая, захочет ли он денег.

Он мельком взглянул на мою ладонь в заднем кармане брюк.

– Все, что у вас есть. Включая мелочь. – И улыбнулся. – Она вам больше не понадобится, а ваши наличные пригодятся нам для текущих расходов. Оплаты счетов за свет, аренду и тому подобное.

– У меня при себе не так уж много.

– Это не имеет значения. – Он достал из-под конторки тяжелую штемпелевальную машину, вроде тех, что используют в железнодорожных кассах. – Один раз мы продали билет за тридцать семь сотен долларов. Другой раз – за шесть центов.

Он вставил карточку в машину, стукнул кулаком по рычагу, затем вручил билет мне. На задней стороне появился свежий пурпурный прямоугольник со словами: «Действителен только сегодня» – и датой. Я положил на конторку две пятидолларовые бумажки, один доллар и семнадцать центов мелочью.

– Отправляйтесь с этим билетом на станцию «Кульминация», – сказал седовласый мужчина и, перегнувшись через конторку, объяснил мне, как туда добраться.

Станция «Кульминация» – крошечное заведение. Вы могли видеть ее – очередной магазинчик на одной из улочек к западу от Бродвея. На окне написано кривыми буквами: «Кульминация». Внутри стены и потолок под слоями древней краски покрыты штампованной жестью, какая встречается в старых зданиях. Там есть потертая деревянная стойка и несколько потрепанных стульев из хрома, обтянутого красной искусственной кожей. В этом районе полно таких контор – маленьких фирм по продаже театральных билетов, касс загадочных автобусных линий, агентств по трудоустройству. Можно тысячу раз пройти мимо этой станции и не обратить на нее внимания – и если вы живете в Нью-Йорке, наверняка вы проходили совсем рядом.

За стойкой обнаружился мужчина без пиджака; он докуривал сигару и трудился над какими-то бумагами. Несколько человек молчаливо сидели на стульях. Мужчина за стойкой поднял глаза на меня, посмотрел на билет в моей руке и кивнул на последний свободный стул.

Девушка рядом со мной сидела, сложив руки на сумочке. Она была симпатичной, даже красивой. Наверное, стенографистка, подумал я. На другой стороне узкой комнатки расположился молодой негр в рабочей одежде, рядом с ним устроилась жена с маленькой девочкой на руках. И еще там был человек лет пятидесяти: отвернувшись от остальных, он смотрел сквозь дождь за окно, на пешеходов. На нем были дорогая одежда и серый хомбург; я решил, что он похож на вице-президента крупного банка, и задумался, во сколько ему обошелся билет.

Прошло минут двадцать. Человек за стойкой продолжал возиться с бумагами. Потом возле тротуара остановился маленький потрепанный автобус, и я услышал звук ручного тормоза. Автобус был старым и подержанным, перекрашенным в красно-белый цвет, крылья бугрились от бесчисленных выправленных вмятин, покрышки стерлись. На боку было написано красными буквами: «Кульминация», а водитель носил кожаный жилет и потертую тряпичную кепку, как у таксистов. Именно такие загадочные маленькие автобусы и попадаются в этом районе, и в них всегда сидят оборванные, усталые, молчаливые люди, которые едут бог знает куда.

Маленькому автобусу понадобилось почти два часа, чтобы пробиться к южной оконечности Манхэттена, и мы все сидели в молчании, поглощенные собственными мыслями, глядя в залитые дождем окна. Малышка спала. Сквозь полосатое от воды стекло я смотрел на мокрых людей, толпившихся на автобусных остановках, видел, как они зло колотят по закрытым дверям битком набитых автобусов, видел напряженные, встревоженные лица водителей. На Четырнадцатой улице я увидел, как разогнавшееся такси окатило грязной водой мужчину на тротуаре, и увидел, как исказился в проклятии его рот. Наш автобус часто замирал перед красными светофорами, и людские толпы обрушивались на проезжую часть, пробираясь среди машин. Я видел сотни лиц – и ни одной улыбки.

Я задремал. Потом мы оказались на блестящем черном шоссе где-то на Лонг-Айленде. Я снова задремал и проснулся в темноте, когда мы съехали с асфальта на грязную грунтовую дорогу. Я заметил фермерский дом с темными окнами. Автобус замедлил ход, дернулся и остановился. Скрежетнул ручной тормоз, затих мотор. Мы припарковались рядом с каким-то строением, напоминавшим амбар.

Это и был амбар – водитель подошел к нему, открыл большую деревянную раздвижную дверь, ролики которой заскрипели по ржавой раме, и стоял, придерживая ее, пока мы заходили внутрь. Затем последовал за нами, и дверь закрылась под собственным весом. Сарай был старый и мокрый, стены покосились, и здесь пахло скотом. На утоптанном земляном полу стояла скамья из неокрашенной сосны, и водитель посветил на нее фонариком.

– Пожалуйста, садитесь, – сказал он. – Приготовьте ваши билеты.

Затем пошел вдоль ряда, компостируя каждый билет, и в свете его фонарика я заметил на полу крошечные сугробы бесчисленных кружочков картона, напоминавших желтые конфетти. Потом водитель вновь подошел к двери, приоткрыл ее, и мы увидели его силуэт на фоне ночного неба.

– Удачи, – сказал он. – Просто ждите здесь.

Он отпустил дверь, она закрылась, отрезав дрожащий луч фонарика, и мгновение спустя мы услышали, как заводится двигатель и автобус тащится прочь на низшей передаче.

Тишину темного амбара нарушал только звук нашего дыхания. Время шло, и мне захотелось поговорить с тем, кто сидел рядом со мной. Но я не знал, что сказать, а потому начал чувствовать себя неловко и немного глупо. Я отчетливо осознавал, что просто сижу в старом, заброшенном амбаре. Секунды шли, и я беспокойно зашаркал ногами. Мне становилось все холоднее. Потом внезапно я догадался – и мое лицо вспыхнуло от безудержной ярости и нестерпимого стыда. Нас обманули! Выманили деньги, воспользовавшись нашим жалким желанием поверить в абсурдную, фантастическую историю, и бросили нас сидеть, сколько нам вздумается, пока мы наконец не опомнимся, как сотни других жертв до нас, и не отправимся по домам. Сейчас я не мог понять или хотя бы вспомнить, почему проявил такую наивность, и, вскочив на ноги, я побежал, спотыкаясь, по неровному полу, чтобы найти телефон и вызвать полицию. Большая амбарная дверь оказалась тяжелее, чем я думал, но я открыл ее, шагнул за порог, а затем обернулся, чтобы позвать остальных.

Быть может, вы обращали внимание, сколь многое удается заметить при вспышке молнии – иногда в памяти отпечатывается весь ландшафт, каждая мельчайшая его деталь, и впоследствии вы изучаете это воспоминание и разглядываете его. Когда я повернулся к открытой двери, амбар озарился. Сквозь каждую щель в стенах и потолке, сквозь запыленные большие боковые окна хлынул свет, ослепительно-голубой, как ясное небо, а когда я раскрыл рот, чтобы крикнуть, воздух, наполнивший мои легкие, был слаще, чем что-либо, испробованное мной в жизни. Смутно, сквозь грязное широкое окно я увидел – на долю секунды – величественный изгиб лесистого склона, а далеко внизу – крошечную ленту, отражавшую небесную синеву, и на краю этой ленты, между двумя низкими крышами – желтое пятнышко залитого солнцем пляжа. Эта картинка навечно отпечаталась в моей памяти. Потом тяжелая дверь скользнула на место, хотя мои ногти отчаянно царапали рассохшееся дерево, и я остался один в холодной, дождливой ночи.