Третий уровень - Джек Финней

На то, чтобы открыть эту дверь, у меня ушло не больше пяти секунд. Но я опоздал. Пустой амбар погрузился в темноту. Я увидел лишь старую сосновую скамью и – в мерцании спички – крошечные барханы влажных конфетти на полу. Царапая дверь снаружи, я уже знал, что внутри никого не будет, и знал, куда они все отправились – знал, что они спускаются, смеясь от внезапной радости и безудержного восторга, в ту долину, к себе домой.

Я работаю в банке и не люблю свою работу; я езжу туда на метро, читая газеты и новости, которые в них пишут. Я живу в съемной комнате и в потрепанном комоде, под стопкой носовых платков, храню маленький желтый картонный прямоугольник. На одной его стороне написано: «Действителен после погашения. Билет на одно лицо до Верны», а на другой стороне отпечатана дата. Но дата эта давно миновала, и билет с узором из крошечных дырочек недействителен.

Я вернулся в бюро путешествий «Кульминация». Увидев меня, высокий седовласый человек встал и выложил на конторку две пятидолларовые бумажки, один доллар и семнадцать центов мелочью.

– Вы забыли это на конторке, когда приходили сюда, – серьезно сказал он. Пристально посмотрел мне в глаза и добавил: – Уж не знаю почему.

Затем пришли клиенты, он занялся ими, и мне оставалось только уйти.

Входите, словно это обычное бюро путешествий, – такие есть в любом крупном городе! Задайте несколько обычных вопросов – насчет поездки, которую хотите совершить, отпуска, чего-то такого. Потом аккуратно намекните на брошюру, но не упоминайте ее напрямую. Дайте ему возможность оценить вас и самому сделать предложение. И если он его сделает, если вы подходите, если сможете в это поверить – решайтесь и крепко держитесь за свое решение! Потому что второго шанса не будет. Я знаю – я пытался. Снова. И снова. И снова.

Эй, хватит махать руками, парень, – я знаю, что ты был пилотом! Само собой, ты отличился на войне – ведь ты мой внук. Но не думай, сынок, что знаешь о войне все. Или о летательных аппаратах. Не забывай, что труднее войны, закончившейся в 65-м, у нас до сих пор не случалось. Это была серьезная война серьезных мужчин, и твои Паттоны, и Арнолды, и Стилуэллы [16] – они неплохи, сынок, не буду спорить, – но Грант [17] – вот это был генерал. Я никогда тебе об этом не рассказывал, потому что поклялся молчать самому генералу, но, думаю, это больше не имеет значения, думаю, клятва истекла. А теперь помолчи, мальчик! Сунь руки в карманы и слушай!

Так вот, в ту ночь, о которой я говорю, в ночь, когда я встретил генерала, я не знал, что мы его увидим. Знал только, что мы ехали по Пенсильвания-авеню, мы с майором, который ни словом не обмолвился о том, куда или зачем мы едем, просто трусил по улице, держа руку на поводьях, с большим черным ящиком, закрепленным спереди на седле, и его майорская заостренная бородка покачивалась вверх-вниз в такт шагу лошади.

Было поздно, одиннадцатый час, и все спали. Но полная луна ярко светила сквозь деревья, и было хорошо – тени лошадей скользили рядом с нами, ясные и четкие, и единственным звуком был глухой стук их копыт по утоптанной грязи. Мы ехали два дня, я хлебнул «освобожденной» яблочной водки – только тогда мы не говорили про «освобождение», мы говорили про фуражировку – и уснул в седле, с горном, болтавшимся где-то на поясе. Потом майор толкнул меня, я проснулся – и увидел впереди Белый дом.

– Да, сэр, – сказал я.

Он посмотрел на меня – его эполеты в лунных лучах сияли золотом – и произнес очень тихо:

– Сегодня, парень, мы можем выиграть войну. Мы с тобой. – Майор загадочно улыбнулся и похлопал по черному ящику. – Ты знаешь, кто я?

– Да, сэр.

– Нет, не знаешь. Я профессор. Из Гарвардского колледжа. По крайней мере, был им. Но я рад, что вступил в армию. Большинство этих идиотов не видят дальше собственного носа. Так вот, сегодня, парень, мы можем выиграть войну.

– Да, сэр, – ответил я.

Я заметил, что многие офицеры в звании старше капитана были немного не в себе, особенно майоры. По крайней мере, так было раньше, и я не думаю, что с тех пор что-то изменилось. Даже в ВВС.

Мы остановились возле Белого дома, на краю лужайки, и сидели, глядя на него – огромный старый дом, серебристо-белый в лучах луны. Свет над парадной дверью лился сквозь колонны на крыльце на подъездную дорожку. В восточном окне на первом этаже тоже горел свет, и я все надеялся увидеть президента, но так и не увидел. Майор открыл свой ящик.

– Знаешь, что это, парень?

– Нет, сэр.

– Это мое изобретение, основанное на моих собственных теориях – моих, и больше ничьих. В колледже меня считают чокнутым, но я думаю, это сработает. Выиграет войну, сынок. – Он передвинул рычажок внутри ящика. – Не хочу отправить нас слишком далеко вперед, иначе мы обгоним технический прогресс. Скажем, на восемьдесят пять лет от нынешнего момента или около того. Как думаешь, нормально?

– Да, сэр.

– Ну, хорошо.

Майор нажал большим пальцем маленькую кнопочку в ящике, раздалось гудение, которое становилось все пронзительней и пронзительней, пока у меня не заболели уши. Затем майор убрал руку.

– Ну вот, – сказал он, улыбаясь и кивая, и его заостренная бородка снова запрыгала, – прошло восемьдесят с чем-то лет. – Он кивнул на Белый дом. – Рад видеть, что он до сих пор стоит.

Я посмотрел на Белый дом. Он ничуть не изменился, между большими белыми колоннами по-прежнему лился свет, но я промолчал.

Майор дернул поводья и обернулся.

– Что ж, парень, нас ждет работа. Едем.

И он затрусил по Пенсильвания-авеню, а я – рядом с ним.

Очень скоро мы свернули на юг, и майор, повернувшись в седле, сказал:

– Вопрос в том, что у них есть в будущем? – Он воздел палец, словно школьный учитель, и я отчасти поверил в его историю о профессоре. Он продолжил: – Мы этого не знаем, но знаем, где это выяснить. В музее. Мы направляемся в Смитсоновский институт, если он никуда не делся. Для нас это подлинное хранилище будущего.

Я знал, что на той неделе он еще был на месте, и через некоторое время мы увидели его к востоку от лужайки: каменное здание с башенками, как у замка, ничуть не изменившееся, с пустыми окнами, отражавшими лунный свет.

– Никуда не делся, сэр, – сказал я.