От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы - Абрам Рейтблат

Подавляющее большинство, и прежде всего те, кто задавал тон в литературе (Л. Толстой, Тургенев, Гончаров, Достоевский, Чернышевский и т.д.), писали то, что хотели, и так, как хотели (с учетом требований цензуры, разумеется), а покупателя своей литературной продукции (вначале издателя, а потом и читателя) находили в дальнейшем. Они работали для своих, близких по культурному опыту и уровню образования читателей.

Многие видные литераторы второй половины XIX – начала XX в. вообще полагали, что литература не должна быть для писателя источником средств к существованию. К числу сторонников этой точки зрения принадлежали, например, Л. Толстой, Н.В. Шелгунов, М.М. Стасюлевич738.

Когда в последней трети века с приобщением к чтению новых читательских слоев (из среды малообразованных категорий населения) состав читательской публики резко изменился и иными стали требования к литераторам (хотя эти слои тоже ждали поучения, но по другим вопросам и в другой форме), писатели, живущие на литературные доходы, стали испытывать дискомфорт. Ожидания новой публики расценивались ими как пошлые, тривиальные, пустые, далекие в идейном и эстетическом плане.

Объективный процесс – появление и рост численности новых читательских слоев со своими интересами и вкусами – осознавался публицистами, представляющими высокую, признанную литературу, как процесс коммерциализации литературы и вторжения в нее «улицы». Была развернута настоящая кампания травли так называемой мелкой прессы. Так, анонимный обозреватель «Отечественных записок» с горечью отмечал, что «контингент пишущей братии значительно изменяется: появляется какой-то сброд, не имеющий ни любви, ни призвания, ни серьезной подготовки к литературной деятельности. Выгнали чиновника со службы – начинает писать, прокутился офицер – пристраивается к какому-либо изданию, остался какой-нибудь шалопай без занятий на железной дороге – идет в литературу . Человек, который употребил, может быть, десяток лет на приготовление к литературной деятельности, который постоянно работает и следит за литературой, прочитывает десятки книг для того, чтобы аргументировать какую-нибудь мысль, человек, который, чтобы вывести какое-нибудь лицо, сам много перестрадает, становится все более и более редок»739. Известный публицист А.А. Дьяков писал в «Новом времени», что сейчас автору «нужно писать и писать, вытягивать из себя паутину за пятак, гривенник, пятиалтынный, – писать даже тогда, когда ему сказать нечего, когда в нем наболело нравственное и физическое отвращение к своему ремеслу, когда он сам уверен, что ничего хорошего написать не может. О творчестве литературном, в строгом смысле слова, не может быть и речи, надо писать и есть, есть и писать». Он утверждал, что «нынешние беллетристы в погоне за гонораром изготовляют свои произведения фабричным способом, т.е. пишут множество томов, печатают в десяти изданиях, совсем исключив из соображений так называемое “направление” издания и считая себя пригодными повсюду, где остается пустое пространство на столько-то строк»740.

К.П. Медведский также писал, что каждый редактор иллюстрированного журнала упрашивает «какую-нибудь “знаменитость” украсить столбцы журнальца более или менее гениальным произведением. В итоге получается, что “знаменитость” уж непременно даст, в течение года, пять-шесть гениальных повестей и рассказов, литературное значение которых равняется нулю. А так как наши современные знаменитости имеют свойство очень быстро исписываться, то и выходит прескверная история: через пять-шесть лет “иллюстрированного” сотрудничества даровитый беллетрист теряет способность “творить” и приобретает способность “жарить”, т.е. такую способность, которая в художественном отношении является уже не достоинством, а величайшим недостатком.

Таким образом, дешевые журналы и газеты развращают не только читателей, но и писателей»741.

В памфлете «Литературная оргия» С. Годлевский писал о том, что в современной литературе «вера в святую силу слова, светлая мысль о будущем утрачены. Теперь слово продается пудами, слово продается сколько угодно и как угодно, по пятаку за строку, слово стало средством откровенной легкой наживы, маской лицемерной лжи и порока . Литератор становится все более и более торгашом, вот чудовищный факт, вот злоба дня»742.

Можно привести и другие аналогичные высказывания743.

С нашей точки зрения, в «романе литературного краха» нашли свое выражение те довольно резкие разломы и трансформации в русской литературе, которыми был отмечен конец XIX в.: существенное ослабление привлекательности «направленческой», «учительской» этики литературного труда на верхних этажах литературной иерархии; приобщение к чтению широких масс из средних социальных слоев, предпочитающих иллюстрированный журнал и газету; появление писателей-профессионалов, ориентирующихся на читательский спрос, и др. Одним из симптомов тех же процессов было одновременное появление на другом полюсе литературной системы декадентов – первых представителей литературного авангарда в России. Для авторов рассматриваемых в статье романов и повестей, профессиональных писателей, вполне успешно приспособившихся к новой ситуации и сотрудничавших в столь критикуемых ими газетах и иллюстрированных журналах, но еще сохранивших представление о писателе – учителе публики, создание подобных произведений было формой расчета с собственной совестью и изживания таким образом своих комплексов.

Хотя политизация русского общества в начале XX в. в определенной степени реанимировала «направленческие» установки в писательской среде, но дальнейший рост читательской аудитории, выход в беллетристике на первое место писательской книги (хотя бы в форме коллективного сборника – как сборники «Знания» или «Шиповника»), резкий рост гонораров сделали неактуальной проблематику «романа литературного краха» и положили конец этому довольно популярному в конце XIX в. специфическому типу литературы.