От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы - Абрам Рейтблат

Произведения П.Д. Боборыкина, И.Н. Потапенко, Вл.И. Немировича-Данченко, А.К. Шеллера-Михайлова и др., о которых ниже идет речь, созданы в России во второй половине XIX – начале XX в. В них повествуется о талантливом и «идейном» литераторе, который хочет писать «правду», осмысляя современную жизнь, просвещая и воспитывая читателя и способствуя социальному прогрессу. Однако он сталкивается с рядом препятствий: редактора толстых журналов (в которых, собственно, и сконцентрирована литература) платят мало, ориентируются на уже известные писательские имена. Книгу же издать дорого, книготорговцы проблемные произведения не любят, и без усиленной рекламы и поддержки журналов и газет книга «не пойдет». Постепенно «идейный» литератор убеждается, что писать так, как хочешь, и то, что хочешь, и при этом прожить на литературный гонорар нельзя, нужно либо «продать» себя, сотрудничая в газете или иллюстрированном журнале и поставляя то, что там пойдет (а то и работая на заказ), либо уйти из литературы (то есть перестать писать, умереть и т.д.).

Писать для газеты литератору не хочется, так как там приходится вместо морального поучения давать развлечение, вместо «правды» писать то, что требует издатель или редактор, ориентирующиеся на вкусы публики, мнения влиятельных лиц, требования цензуры.

Однако у писателя есть семья, есть привычка к определенному образу жизни, нередко есть и желание иметь успех у читателей. Поэтому в романах герой-писатель часто выбирает газету или иллюстрированный журнал, капитулируя перед обстоятельствами, но осознавая при этом свой моральный крах715.

Произведения, относимые нами к числу «романов писательского краха», написаны в бытописательском, «натуралистическом» ключе. Действие их развивается преимущественно в литературной среде. В число основных действующих лиц входят колеблющийся главный герой-писатель (нередко повествование идет от его лица), его знакомые (как «идейные» литераторы, так и, напротив, «коммерческие»), редактор газеты или иллюстрированного журнала, толкающий писателя на путь литературной «коммерции», и жена литератора, оказывающая ему в этом содействие. Никаких особых поворотов сюжета в повествовании нет, значительную часть текста занимают разговоры о том, можно или нельзя идейному литератору «наступать на горло собственной песне» и сотрудничать в газете или иллюстрированном журнале, а основной упор сделан на происходящем «в душе» главного героя.

Охарактеризовав типовую схему данной «формулы», приведем ряд примеров, иллюстрирующих и поясняющих эту характеристику.

Первым, насколько нам известно, использовал подобную конструкцию А.Ф. Писемский в романе «Тысяча душ» (1858). Герой романа, педагог Калинович, напечатав повесть в журнале и получив некоторую известность, хочет стать профессиональным литератором. Знакомый предупреждает его: «…вы напишете, может быть, еще несколько повестей и поймете, наконец, что все писать никаких человеческих сил не хватит, а деньги между тем все будут нужней и нужней. Вы насилуете себя, торопитесь, печатаете, мараете свое имя и потом из авторов переходите в фельетонисты, переводчики… и тогда все пропало: загублено и ваше время, и ваш талант, и даже ваше здоровье»716. Не найдя в Петербурге возможности жить литературным трудом и не обретя там никакого чиновничьего места, Калинович женится на нелюбимой, но богатой женщине и бросает литературу.

То, что у Писемского было лишь одной из сюжетных линий, у более поздних и менее талантливых писателей перемещается в центр повествования.

В качестве примера приведем роман Вл.И. Немировича-Данченко «На литературных хлебах» (1890). Главный герой романа работает фельетонистом в серьезной газете и пишет повесть. Он знакомится с известным писателем, вступившим в литературу еще в 1860-х гг., который учит его, что «надо быть только честным», и сожалеет, что сейчас литературу «обратили в средство добывать себе комфорт». Герой романа с восхищением говорит, что этот писатель «поставил себе задачу служить в литературе своему народу, знакомить интеллигенцию с этим темным существом, загадочным, которого привилегированные классы с презрением называют мужиком », «он скорее умрет с голоду, а не будет писать безыдейные романчики». Газета, в которой сотрудничает герой романа, не имеет успеха, и редактор ее приходит к выводу, что «было время, когда можно было рассуждать о воспитательном значении печатного слова, задаваться широкими задачами развивать вкусы, отвечать на благородные потребности человеческой души. Теперь другое время, и надо или подчиняться ему, или остаться за флагом, сойти с дороги». Он принимает решение превратить газету в «уличный листок», где на первом плане сенсационность и развлекательность. Герой же романа, который считает, что «нельзя смотреть на литературу, как на ремесло», отказывается писать в таком духе и уходит из газеты. Однако в солидных и идейных газетах и журналах его по разным причинам не печатают, он остается без денег. Он возмущается «положением литературы, тем, что она не обеспечивает человека, посвятившего ей все свои силы разве не возмутительно, что писатель должен искать места в казенном или частном учреждении, для того, чтобы не подрывать своего творчества?..». При этом он прекрасно понимает, что в этом не виноват «никто, кроме самого общества, которое не доросло до того, чтобы литература существовала для него как нечто самостоятельное, независимое, высокое»717. В результате герой под давлением жены капитулирует, согласившись составлять рекламный календарь для торговой фирмы.

Герой повести И. Щеглова «Убыль души» (1894), писатель Прозоров, десять лет работает фельетонистом в одной из самых распространенных в Петербурге газет и очень прилично зарабатывает, но вдруг ощущает, как он это называет, «убыль души» – неудовлетворенность работой, семейной жизнью. Ему становится стыдно своих фельетонов, где «высокие поступки и мошеннические проделки, никчемная сплетня и общественное бедствие, имя подвижника и популярной кокотки – все безразлично сваливается и смешивается, как в винегрете, в одной беспечальной фельетонной миске и заправляется в конце концов, в утешение читателя, той благодушно-индифферентной и бесцельно-глумливой литературной иронией, которая претендует возместить собой недостаток юмора и сердца». Осознав, что «все его лучшие убеждения давно “вырублены” и на дне души осталась одна ложь»718, он кончает с собой.